Святослав Рыбас - Варианты Морозова

— Лебеденко аж на том краю, — неторопливо ответил чей-то голос. — А кто спрашивает?

— Морозов.

— Подождите… — Голос пропал.

Через минуту в трубку ворвался новый голос:

— Константин Петрович! Лебеденко у комбайна. Вверху. Это Елага. Слышите? Качаем!

— Как качаете? А транспортер?

— Пока обходимся.

Шахтеры уже сделали так, как он хотел приказать, понял Морозов.

— Зови Лебеденко, — сказал Морозов.

Ему показалось, что он начинает чего-то бояться.

А чего ему было бояться? Всем ясно, что без старика Бессмертенко участок провалился, что Морозов и Тимохин не обеспечили самого элементарного: плановую добычу. И уж ясней ясного, что ломаного гроша не дадут за руководителей, не обеспечивающих план.

Поэтому и бояться было вроде нечего, ибо нельзя было потерять то, чего не могло быть.

Трубка снова ожила.

— Мне Лебеденко, — сказал Морозов.

— Лебеденко на том краю, аж возле комбайна, — неторопливо ответил чей-то голос. — А кто спрашивает?

— Морозов.

— А, Петрович! — ласково-фамильярно сказал голос. — Это Кердода. Как дела на бугре?

Кердода был веселый лодырь и зубоскал. На него всегда кричал Бессмертенко, бригадир Лебеденко дважды собирался его выгнать, но все благополучно устраивалось для Кердоды. На его лень забойщики почему-то смотрели сквозь пальцы и не оставляли его в одиночестве перед гневом начальников.

По всей вероятности, Кердоду не вышибли из бригады потому, что у Бессмертенко порой не доходили до мелочей руки и лишь хватало сил, чтобы удержать участок хотя бы в каком-то порядке.

— Кердода, а что тебя интересует на бугре? — неожиданно впадая в такой же панибратский тон, спросил Морозов. — Мы с тобой минусуем. Теряем последнюю надежду на премию. Это самые последние новости.

— Не вы со мной теряете, а я с вами, — поправил Кердода. — Мое дело телячье. Что прикажут, то и делаю.

Он намекал на то, что никакой вины за шахтерами не числилось, и уж если искать виновных, то среди других.

— Позови Лебеденко! — сказал Морозов. — Быстренько!

— Да он же далеко…

— Давай-давай, зови, — поторопил Морозов.

Телефон замолчал. В трубке послышались размеренные удары, и промежутки между ними становились все больше и больше. Наверное, Кердода бросил тяжелую металлическую трубку, и она раскачивалась, задевала за стенку. Вдруг Морозов ощутил посторонний ровный шум, похожий на шум работающего комбайна.

Он представил себе низкую лаву, рассекающую угольный пласт поперек. Вдоль груды забоя идет комбайн, рубит пласт. Уголь осыпается на транспортер, уходит вниз, к штреку, мимо железных тумб, которые подпирают земной свод… Но сейчас комбайн не мог работать! Что же еще могло так шуметь? Ведь он ясно слышал рокот электродвигателя, работающего в режиме полной нагрузки.

— Лебеденко слушает, Константин Петрович, — раздался сильный, со сбитым дыханием голос. — Хочу порадовать — все в порядке! С вас магарыч.

Лебеденко перевел дыхание. Ему нелегко было пролезть по узкой лаве, но он быстро добрался. Ловкий и сметливый был бригадир, этого не отнимешь.

— Какой магарыч? — переспросил Морозов.

— Слышите? Мы качаем!

— Как качаете? А транспортер?

— Вышли из положения, — с достоинством ответил Лебеденко. — Установили запасной мотор.

— Запасной?

— Запасной, Константин Петрович!

Лебеденко молчал, ожидал новых вопросов. Когда он односложно говорил «вышли из положения», его всегда, кажется, так и распирало от гордости, и толковое объяснение из него приходилось вытягивать при помощи похвал, изумления или нервного понукания.

— Откуда же запасной? — искренне изумился Морозов.

— Кое-что держал на черный день, авось сгодится…

— Но ты же говорил, что все старые вывезли на-гора?

— Вывезли, — подтвердил бригадир.

— А как же мотор?

— Он остался, потому что я его придержал.

— Все-таки ты кулак, Николай Михалыч! — засмеялся Морозов.

Месяца полтора назад, когда шахта не выполнила план по сдаче металлического лома и когда начальника шахты Зимина опалил неожиданный разнос в тресте и в райкоме, с участков вывезли на поверхность все бросовое, годное и негодное, железо. Выходило, Лебеденко оказался толковее многих и оставил кое-кого в дураках, в том числе и Морозова.

— Так с вас магарыч, — напомнил Лебеденко. — Вы уж извините, я наперед пообещал народу, что все будет по чести.

— Потом, потом, — отмахнулся Морозов. — Я еду к вам. Порожняк есть?

О порожняке он спросил не случайно. Вагонеток для вывозки угля недоставало. Они то выплывали из сумерек откаточного штрека длинным составом, стуча друг о друга буферами, и затем долго стояли возле погрузочного пункта, то вдруг пропадали, и тогда замирал участок. Бедные транспортники вечно дышали туманом угроз и ругани, которую изрыгали добычные участки. Но всегда, сколько помнил Морозов, у них отыскивались бесспорные доказательства своей безвинности. Порой транспортники врали, порой говорили правду, однако для добычников было одинаково, какими словами объяснялся провал.

И конечно же Лебеденко ответил, что на откаточном штреке осталось всего лишь два вагона и что работа вот-вот прервется.

— Ну ты держись, Николай Михалыч, — бодро попросил Морозов.

— Мы постараемся, Константин Петрович, — так же бодро обнадежил бригадир.

И оба, по-видимому, ясно представляли себе, что их бодрость вызвана желанием скрыть от собеседника простую правду; хотелось, чтобы каждый на своем месте как-нибудь изловчился, схитрил и, главное, не растерялся. Хотя от бодрости духа сейчас ничего не зависело, и, понимая это, инженер и бригадир продолжали разговор в том фальшиво приподнятом тоне, которым принято говорить с безнадежным больным или с маленьким ребенком. Потратив на эту психотерапию полторы минуты и убедившись в том, что каждый считает себя умнее, они закончили разговор.

Диспетчер Кияшко смотрел в окно. Опущенные плечи, сгорбленная спина и выбившаяся из-под ремня рубаха, — что-то грустное было в этом рыхлом, толстом человеке.

— Устал, Филя? — мягко спросил Морозов.

— Устал, — кивнул Кияшко.

— А у меня транспортер наладили. Лебеденко что-то схимичил.

— Это хорошо, что наладили, — вяло сказал диспетчер. — Теперь тебе вагоны нужны?

— Нужны, — улыбнулся Морозов. — Дашь?

— Надо дать. Только где взять?

— Найди, Феликс, — попросил Морозов. — Большое сделаешь дело, не за себя прошу…

Он забыл, что в нынешнем положении он просит в первую очередь лично за себя: столько раз приходилось просить о том, что должно было делаться само собой, чисто механически, в силу производственных условий, и настолько эти условия было трудно привести к механическим закономерностям, что Морозов, как и другие инженеры, усвоил только одну закономерность — можно добиться своего настойчивостью и внешней покорностью. Этот метод был наилучшим. Беда, что Морозову трудно удавалось скрыть, как он в действительности относится к этому методу и к тому человеку, который вынуждает другого разыгрывать перед ним дурачка.