Святослав Рыбас - Варианты Морозова

— Костя, ты? — спросил горный мастер.

— Вроде я, — ответил Морозов.

— Хорошо, — Митеня поднял голову, сильно зажмурился. Раскрыв глаза, он мгновение бессмысленно таращился, потом снова зажмурился и махнул рукой: — Мотор… Как корова языком. Сбились с ног. Ну прямо…

Митеня коротко и с бездумной яростью выругался.

— Погоди, Митеня. Давай-ка толком.

— Ну!

— Ну что «ну»? Ты принимал конвейер. Комплект…

— Был комплект, — кивнул Митеня.

— …был? — закончил вопрос Морозов.

— Ну! Был! А в погребе нету проклятого мотора. Обегал весь участок, прямо…

— Ты не матерись, — сказал Морозов.

— Да я не матерюсь. Разве я матерюсь? Тут… — Горный мастер погрозил кому-то кулаком. — Ищу концы. Диспетчер обзванивает все участки.

Он потер лоб, поглядел на грязную ладонь и взял каску.

— Иди домой, — сказал Морозов.

— Ага, — произнес Митеня и вышел.

Морозов знал, что тот виноват: горный мастер должен был проследить, как под землей пойдет груз.

Митеня попал на шахту по распределению, проработал год, а это слишком короткий срок, чтобы привыкнуть ко всяким неожиданностям.

Морозов тоже начинал плохо.

Константин позвонил диспетчеру: мотора еще не нашли. С каждой минутой участок все глубже оседал в болото неразберихи. За нынешние сутки лава не выдала ни грамма добычи. Кто за это ответит? Но господь с ними, со всеми ответами и наказаниями. Чтобы ни было, а дальше шахты не пошлют, дальше — некуда. Не в этом беда. Беда в том, что ты бессилен сейчас, Константин Петрович. Время идет…

Он вышел из-за стола, поглядел на стул и усмехнулся. Так и есть, он выбрал именно тот, на котором только что сидел в своей чумазой спецовке горный мастер. Морозов отряхнул брюки.

Он наряжался для Веры. Хотя нет, с Верой ему больше не встречаться. Он встречался с воспоминаниями своей юности? Морозов от этой мысли кисло сморщился: он не был сентиментален.

Ему предстояло приказать, чтобы уголь перебрасывали на штрек вручную. Жестокий будет приказ.

Вернулся Митеня. Он уже вымылся в бане и переоделся в клетчатую рубаху и джинсы. Длинные плотно лежащие волосы блестели от воды и открывали чистый гладкий лоб. Теперь горный мастер походил на человека.

Морозов сказал ему о переброске угля.

— Это революционно, — радостно улыбнулся Митеня. — Научно-техническая революция наоборот.

Он говорил правду и радовался тому, что говорит ее.

— А если бы там работали твои дети? — продолжал он. — Что тогда?

— Критиковать легче всего.

— А своих ты бы, наверное, не поставил…

— Нас всех ставят, — пошутил Морозов. — Ну, а что ты посоветуешь?

— Нужен конвейер. Надо ждать. Подумаешь, плана не дадим… Наверстаем.

Митеня был зелен и прямолинеен. От него не было сейчас толку.

— Сукин ты сын, — сказал Морозов.

— Я? Почему? — Митеня зевнул.

— Сам подумай «почему»?

— Пока, — вымолвил горный мастер.

Морозов сдержался, пожалел измученного бессонницей парня. Бессмертенко спустил бы с того три шкуры!

Черт дернул горного мастера за язык, сказал о детях. Отец Морозова не желал, чтобы его сын шел в шахту. Морозов ослушался.

Пора было позвонить вниз. Выбор сделан. Завтра на планерке начальник шахты узнает, что участок не простаивал даже в тяжелом положении и что его повел приказ Морозова. Потом начальник шахты Зимин спросит, кто замещает Бессмертенко, не Морозов ли? Но ему ответят, что нет, не Морозов, а Тимохин. И тогда… Кто ведает, что будет тогда? «Ничего не будет, — сказал себе Константин. — Получу нагоняй».

Он помедлил и направился в диспетчерскую.

Кияшко бубнил по селекторной связи, даже не взглянул на Морозова.

На электрической схеме желтыми, красными и зелеными линиями светился план шахты, все ее участки и выработки. Если бы у Морозова было иное настроение, он мог бы сравнить эти линии с городскими улицами и кварталами, где живут люди, где радость и горесть перемешаны и неотделимы друг от друга. Но у него не было мечтательного настроения.

Рядом со схемой висела на стене черная грифельная доска, на которую мелом выписывали цифры добычи.

— Перекрывай! Молодец! — уговаривал кого-то диспетчер. — Бессмертенко прочно минусует.

По привычке он называл участок именем его начальника, хотя знал, что старик уже не вернется.

Наконец Кияшко кивнул Морозову. Его полное с отечными щеками лицо ничего не выражало. «Не нашли мотора», — понял Константин.

Диспетчер щелкнул тумблером, отключил связь.

— Греков покрывает твой минус, — сказал он. — Общешахтная не падает. А вы сами у себя решайте, с вас премию скинут.

— Ты от общей добычи получаешь, — согласился Морозов.

— Я за чужие грехи не ответчик, — Кияшко засмеялся, как будто его развеселила мысль, что сегодняшняя беда его не заденет. — Сейчас докладывать Зимину. Хочешь послушать?

— Скажи ему, что мы качаем уголь, — попросил Морозов.

— Я врать не буду, напрасно думаешь.

— Смотри не наколись, — пожал плечами Морозов.

— Берешь на пушку? — спросил диспетчер иронично-добродушным тоном.

Морозову ни к чему было дразнить его. Тот мог сдуру, из-за мелочности характера наговорить Зимину бог знает чего. Кияшко был отпетый трус, и, когда на него давили, он всегда уступал, а потом озлоблялся и стремился отплатить.

— На пушку тебя не возьмешь, — сказал Морозов.

— Это верно, — ответил Кияшко. — Знаешь, что Зимин не может решить, кого из вас поставить на место Бессмертенко? Вы подеритесь.

— Дружеский совет?

— На всякий случай.

Вернувшись в свою нарядную, Морозов наконец позвонил во второй забой. Телефонистка соединяла долго, и пустота паузы злила Константина.

— Заснула, барышня? — съязвил он.

Трубка молчала. Он снова подумал о том, что вынужден отдать приказ.

Митеня ни черта не понял: Морозова не смущало физическое напряжение шахтеров, потому что ведется работа не машинами — напряжением сил она ведется. Всегда напряжением сил. И даже дышать под землей не сладко…

Его смутило другое. Могли подумать, что он идет на такие приказы для карьеры.

«Кто так подумает? — спросил он себя. — Я выполняю план и обеспечиваю людям заработок… Другого выхода у меня нет».

Прежде Морозова не смущали бы такие мысли, то ли зелен он был, то ли не видел возможности выдвинуться, как бы там ни было, а прежде он не заботился о том, что о нем скажут. Чужие слова нимало его не волновали, и любую свою ошибку, можно было спокойно поправить, не удручаясь последствиями. «Веру потерял, но уж если сейчас потеряю, то навсегда, — решил Морозов. — Прежде подобных понятий — навсегда — я терпеть не мог, а теперь добрался до них, и мне не смешно».

Трубка откликнулась.

— Второй забой? — спросил Морозов, оборвав бессмысленные рассуждения. — Где Лебеденко?