Михаил Сегал - Почерк

Рубашка у молодого человека была отлично отглажена, пахла ромашкой, и женщина порадовалась за него.

Минут через десять Ваня открыл глаза, она бросилась целовать ему руку.

– Что случилось? – спросил Ваня. – Ну, успокойся. Не начинай.

Она решила отметить этот день и сделать что-нибудь необычное.

– Давай спустимся на землю, погуляем?

– Думаешь? Это же дорого. Потом месяц будем экономить.

Она поцеловала его.

– У меня есть немного денег. Ну что мы все жмемся? А жить когда?

– Ну, пойдем.

Добрались быстро. Сначала на маршрутке до окраины, где стояли старые, еще прошлого века стодевятиэтажки. Праздник праздником, а спускаться на землю в центре было в три раза дороже. Потом недолгая проверка, оплата и – вниз на лифте. На выходе их предупредили:

– Обратно – до наступления темноты. В восемь лучше быть здесь.

– Конечно, – улыбнулась женщина.

– Сами знаете, что происходит. Вы сохранялись?

– Конечно, сегодня.

Потом поехали в центр и гуляли, смотрели на птиц, которые не долетали высоко, туда, где живут люди. Ели мороженое, держались за руки.

– Я так испугалась, – сказала она.

– Понятно, – сказал он.

– А что ты чувствовал?

– Даже не знаю. Кто-то напал сзади, а потом сразу очнулся.

– Я так испугалась… Помнишь, когда мы были внизу последний раз?

– Не помню. Лет десять?

– Больше.

– Ну, прости. Это же не важно.

– Я никогда никого не восстанавливала. У меня, кроме тебя, никого ведь не было.

Так долго гуляли, что забыли о времени, и пришлось переплачивать – успевали подняться вверх только из центра.

Пока он возился в прихожей с обувью, она пробежала в комнату и зашторила окно.

– Еще ведь светло, – удивился он.

– Именно поэтому. Иди сюда.

Он смиренно подошел.

Не было большего счастья, чем проснуться в его объятиях.

Он немного похрапывал, потом открыл глаза. Захотел убрать руку, но она удержала.

– Я хотела бы жить здесь, у тебя под мышкой.

Потом поднялась, засуетилась. Вымыла его в душе, вытерла насухо, надела новые носки и чистую отглаженную одежду. Приготовила завтрак. Три яйца, тосты с маслом, кофе, джем. Он сидел такой родной и живой, такой знакомый, что она готова была остаться без одной руки, без двух рук, только не без него. Целую ночь его не было, его душа, разлученная с телом, была доверена бездушному облаку. Женщина подумала, что теперь ни на секунду не отпустит мужа.

Она отдернула шторы. Его серые глаза вдруг наполнились зеленым цветом, он замер.

– Что с тобой?

– Все хорошо.

– Ты меня любишь?

– Естественно.

– Почему не «да»?

– Не придирайся. Ты на работу?

– Я боюсь тебя оставлять.

Он не отрываясь смотрел мимо нее в окно.

– Не бойся. Я тут побуду.

– Никуда не уйдешь?

– Куда мне идти?

Это была правда. После восстановления всегда положен больничный.

– Боюсь уходить, – сказала она.

– Ну ты же не можешь быть все время со мной.

Она обернулась и посмотрела в окно.

– Что ты там увидел?

Стена соседнего дома словно прилипла к глазам. Сколько времени они провели здесь вместе, разговаривая, держась за руки, завтракая тостами, ужиная картошкой и макаронами.

Стена была так же знакома, как родинки на теле, была их третьим супругом, совместной душой. И это было очень хорошо, потому что иметь одно тело на двоих невозможно.

– Дождись меня, – попросила она очень тихо: так, чтобы он наверняка услышал.

Вышла, спустилась на площадку автобуса. Тот долго не шел. Она подумала, что вот сейчас находится так недалеко от мужа, в считаных метрах. А через минуту будет уже в ста, в километре. И хорошего в этом мало.

Конечно, иметь одно тело на двоих невозможно. Если ты куда-то отлучаешься – за хлебом, погулять на землю или просто на работу, – ты все равно отлучаешься, покидаешь любимого человека. Так устроена жизнь, что нужно ходить по делам. И чаще всего в этом нет ничего страшного: ты возвращаешься, а он сидит дома или, если куда-то уходил, тоже возвращается, вы встречаетесь. Но не в этот день.

Она стояла в кабинете майора. Ей хотелось упасть в обморок, но ноги подводили, обретя давно забытую молодую силу.

– У него были какие-то отклонения, навязчивые идеи? – спросил майор.

– Нет.

Сержант заметил, что вода закончилась, и поняв, что это спасет его, сказал:

– Давайте я воды принесу, – и ушел торопливо, чтобы хоть немного отдышаться, не смотреть на чужое горе.

– Как прошел этот день после восстановления?

– Мы пошли гулять на землю, ничего не нарушали.

– Все сбережения потратили?

– Это не важно. Хотелось погулять.

– А потом?

– Потом провели вечер дома. Утром я приготовила завтрак.

– Что последнее он вам сказал, что делал?

– Он остался стоять у окна.

Вернулся сержант, протянул женщине стакан воды. Майор сел за стол и еще раз просмотрел видео с облаков наблюдения. Там мужчина открыл окно и, улыбаясь, шагнул вперед. Не выбросился, а просто шагнул, как утром после хорошего сна делают первый шаг с кровати. Зачем человеку, только что вернувшемуся к жизни, сразу же с ней расставаться?

Похоже, не удавалось вот так просто уехать в Центральный округ, пока дело не завершено.

– Пишите заявление, – сказал он, – будем разбираться. Завтра вас жду в десять утра.

Женщина взяла перо, но чернила в чернильнице закончились.

– Я сбегаю, – сказал сержант и как только мог быстро вышел в коридор.

Майор сел в патрульную машину и отправился вниз, через облака, к стодевятиэтажкам. Спустился на лифте, показал корочку. Контролер взял под козырек, сказал:

– Поздно уже. Вы бы один не ходили.

– Служба, – ответил майор.

– Понимаю. Давно сохранялись?

Майор сохранялся утром. Но даже если бы месяц назад – все равно с того момента не случилось ничего важного, он просто засыпал, просыпался, видел перед глазами стену своей комнаты, новых знакомств не завел.

Он прошел по темнеющему холму. Все уже поднялись наверх. Там, в вышине, мигали огни патрулей. Все-таки это был рискованный, бессмысленный поступок. Охотники за памятью приходили из леса в темноте и уже сейчас могли быть где-то рядом. И хотя, случись что, его восстановили бы по госстраховке, все равно было очень страшно. Он не мог себе представить, что тот, другой, очнувшийся в Комнате Встреч, будет до конца им, майором. Да, тело до последнего обгрызенного ногтя будет идентично, сознание тоже, но это будет не тот же человек, а такой же. А он, разорванный на части, будет лежать в лесу, и дикие звери съедят его кости.

Хотелось уже оставить этот город. Река пахла ночной травой, подъемные пункты закрылись. Он проверил пистолет, прислонился к дереву и решил, что сумеет себя защитить, если нападут охотники. Лучше сражаться за ту жизнь, которая есть, чем верить в гарантированную следующую. Слева и справа никого не было. И впереди никого не было. Потом раздался треск веток, это шел не один человек. Они ступали осторожно.