Михаил Сегал - Почерк

Почтальон выписывал научные журналы и знал, что в экстремальной ситуации человек способен на очень многое: поднять огромный груз, долго не дышать или, например, запомнить то, чего никогда бы не запомнил в обычной жизни. Он запомнил каждое слово, многократно повторил его на обратной дороге, а оказавшись дома, сел за стол и записал. Потом взял другой листок и переписал в обратном порядке. Это отняло столько сил, что он даже немного полежал, а потом перекусил.

На следующее утро он впервые за многие годы, дойдя до вокзала, прошел дальше почтового отделения, к кассам. Сел в подошедший поезд. Окраины открылись ему обратной стороной дворов и огородов, сохнущим бельем и разобранными для ремонта телегами. Чуть позже поезд сделал крюк по побережью, показалось море. И еще долго не было ничего, только много берега. Проснувшись, почтальон увидел совсем другую жизнь. На подъезде к столице дома были выше, окон в них больше. И как будто на деревьях даже больше было ветвей, а на этих ветвях – маленьких веточек.

Он ждал на вокзале несколько часов, никуда не уходил. Просто сидел, смотрел на людей, понемногу ел свой завтрак. Второй поезд увез его еще дальше от дома, в другую часть страны. И если было не трудно запомнить наизусть письмо, то тем более было нетрудно запомнить адрес: этот новый адрес в городе, куда переехала женщина.

Он провел ночь в привокзальной гостинице и рано утром отправился туда. Сначала обошел несколько кварталов, нашел все ближайшие булочные. Решил, что женщина наверняка бы выбрала совсем небольшую, у фонтана с деревом: просто потому, что здесь было мило и дорога сюда лежала через тихую улицу. Потом показалось, что это красивая, но ненадежная затея, что тут легко ошибиться, и вернулся к подъезду. Здесь шансы увеличивались, но не были стопроцентными, ведь он не знал, как женщина выглядит.

Сел в сквере напротив. Заволновался. Он казался себе шпионом, причем очень плохим, как будто все вокруг только на него и смотрели. Прошел почтальон в форме, и стало страшно, словно тот мог по запаху определить, что он тоже почтальон и непонятно, что делает на чужом участке, в штатском, а значит – замаскировавшись.

И вот женщина вышла, и сразу стало понятно, что это она. Светлое платье, легкая походка. Волосы, вьющиеся из-под шляпки. Он прокрался вдоль ограды, а потом уже пошел за ней по улице в направлении булочной с фонтаном и деревом. Она купила хлеб, сказала добрые слова продавцу, вышла, откусила кусочек. Конечно, он представлял ее в своем воображении, но не так детально. И вот она перестала быть буквами на конверте. Он решился.

– Простите.

Она приветливо взглянула.

– Прошу понять правильно, вы меня не знаете, но я вас косвенно знаю, и у меня есть дело. Извините, что обращаюсь к вам на улице.

Она стала серьезнее, как будто давно ждала: этого разговора, человека, знака, хоть дьявола.

– Конечно. Я вас слушаю.

– Дело не во мне, я просто стал свидетелем всей этой многолетней ситуации и, кажется, могу помочь.

Женщина взяла его за руку.

– Я ждала. Конечно, не человека, а письма, но так даже лучше. Пусть все решится.

– Я хоть и проработал на почте двадцать лет, никогда не читал чужих писем. Но я должен читать адреса.

Они присели у дерева.

– Думаю, нет ничего страшного в том, что я взял один конверт, просто чтобы вы удостоверились.

И он показал ей конверт с тюленем. Она улыбнулась. Он тоже.

– Что это? – спросила она.

– Ваше письмо.

– Это не моя рука и не мое имя.

Почтальон, как мог, извинился и побежал обратно, оставив незнакомую женщину, с ее такой важной, никак с ним не связанной судьбой. Снова сел в сквере, и это было уже, наверное, бесполезно, ведь он пропустил то время, когда люди выходят за хлебом. Никого не было, и через полчаса, отчаявшись, он покинул свою засаду. Не зная, по крайней мере пока не зная, что делать, он встал у кованой решетки над шумящей зеленой водой. Потом пошел прочь. Вскоре услышал шаги за спиной. За ним шла невысокая, некрасивая женщина в скромной одежде. Она приблизилась и твердо сказала:

– Вы из…? – и произнесла название их деревни.

Какой угодно он мог ее представить, только не такой. Впрочем, люди выглядят по-разному.

– Да, как вы догадались? Я ведь не писал никакого письма, вы не могли меня ждать.

– Вы выписываете научные журналы?

– Да.

– Тогда должны знать, что возможности человека гораздо шире, чем принято считать. Я просто поняла, что должна подойти к окну. Подошла и увидела вас. И не было никаких сомнений, что вы оттуда и можете помочь.

…И не забывайте никогда, как сильно я вас любила.

…Не дайте ему себя поглотить.

…Море велико, а вы так малы, мой большой человек.

…Берегите себя на своем маяке.

…Целую Ваши руки.

…Впрочем, если мои письма Вам в тягость, скажите.

…Вы не представляете, как я бы расцвела, как все вокруг приобрело бы смысл.

…Если бы Вы ответили мне хоть раз…

…И я не знаю, здоровы ли вы там, у своего холодного моря, живы ли?

…Да, болело – оттого, что я не могла разделить ее с Вами.

…Мое сердце болело от всей той красоты, что я видела…

…и не могла разделить эту радость с Вами.

…Вы не знаете, как я радовалась каждой весне.

…я не могла спать.

…или, сжавшись от холода…

…и Вы не знаете, как я их перенесла, болела ли, было ли мне тепло.

…Уже несколько зим прошло.

…Пять лет – это очень долго.

…Я не могу понять, как мы, самые близкие друг другу люди, не видимся так долго.

– Я запомнил только досюда, и он дочитал только досюда, – сказал почтальон.

– Господи, что это? – спросила женщина, – это похоже на мое письмо, но с ним что-то не так.

– Возможно, если бы он не был в лихорадке, я и не узнал бы, в чем дело… Или вот…

…Не забывайте, как сильно я вас любила.

…Десять лет – это очень много.

…Когда же Вы ответите?

…Я хотела бы однажды увидеть Ваш маяк…

– Он читает их с конца, – сказал почтальон, – и распределяет по категориям. Если письмо заканчивается хорошо, значит, продолжает читать, может даже дочитать до начала. Если тревожно, то останавливается где-то в середине и кладет в другой ящик. Ну или если совсем что-то для него не так в конце, не читает вообще и кладет в третий. Через несколько месяцев, а иногда через несколько лет может прочитать еще строчку выше и снова отложить. За десять лет вы написали двести сорок писем, ровно по два в месяц. Я не знаю: сколько он прочел, что он знает о вашей жизни, а что нет.

Он рассказывал еще, и она представляла комнату на маяке, которую никогда не видела. Это было похоже на то, как сам почтальон представлял незнакомую женщину по почерку. Ее каменное внимание сменялось улыбкой, и в этом было столько достоинства, что она переставала казаться некрасивой.