Михаил Сегал - Почерк

Вот такая история случилась давным-давно, там, куда вам ни за что не добраться: в 1947 году, во французском городе N, далеко, далеко от Благовещенска, от этого едкого тумана, приходящего утром из-за реки, от солнца, никогда не добирающегося до зарешеченного окна, где запах лекарств впитался в стены комнаты и коридоров: ближнего, с двумя туалетами в конце, и других, дальних, куда санитары никогда не пускают. Такая история произошла с молодым человеком по имени Гастон, которым я никогда не стану.

Маяк – на то и маяк, чтобы его было видно издали. И этот тоже было видно, но только со стороны моря. Моряки могли любоваться его красотой; тем же, кто шел от деревни, мешали скалы. Сначала нужно было приблизиться, найти тропинку, а потом ты утыкался в округлую белую стену и только задрав голову, мог понять, что это маяк.

Почтальон вышагивал ровно, размеренно. За долгие годы он знал, как распределять силы, чтобы преодолеть три километра от деревни. Велосипед был бесполезен дальше поворота у пещер. Красивые, ноздреватого камня пещеры какого-то очень мезозойского периода служили границей между цивилизацией и свободой. Почтальон предпочитал убивать обувь, а не велосипед и ходил пешком. Плоские ботинки взывали к хозяину, молили о пощаде, но он шел по ухабам, представлял, как выглядит на фоне пейзажа.

Зато на маяк он ходил без сумки, потому что всегда нес только одно письмо. Так было и сегодня. Белая стена в который раз неожиданно возникла перед глазами, чайки зазвучали громко. Смотритель жил здесь один, он спускался медленно, так что можно было отдохнуть на скамейке. Поздоровались. Смотритель предложил чаю.

– Всегда забываю принести чай вниз, – сказал он, – какой тебе интерес после дороги еще вверх топать?

– Это непринципиально, – ответил почтальон.

Смотритель расписался в получении, засунул письмо в карман.

– Как там в деревне?

– Все хорошо.

– Ну хорошо.

Почтальону нравилось вести умные разговоры, это было вознаграждением за долгий путь.

– Если хотите ответить, я могу подождать. А то ведь только через две недели приду.

Письма приходили раз в две недели, в понедельник.

– Нет, не стоит. Пока прочитаю, пока обдумаю. Не хочу тебя задерживать.

Почтальон ходил к смотрителю десять лет, и ни разу тот не написал ответ.

На обратном пути ветер подгонял, идти было легко.

Через две недели листья усеяли дорогу, пришло новое письмо с изображением паровоза на марке. Казалось, ни свое отражение в зеркале, ни свой почерк не были так знакомы, как этот почерк на конверте. Буковка к буковке, ни помарки, ни кляксы.

Почтальон накинул шарф и пошел. Теперь к красоте его плаща, фуражки и походки добавилась красота развевающегося шарфа. Он опять долго ждал у маяка. Дверь казалась замурованной, как будто это дверь тюрьмы, как будто кто-то запер смотрителя, и было даже удивительно видеть, что в результате он сам отпер ее изнутри.

– Тяжело сюда ходить, – сказал смотритель, – я же понимаю. Мне даже неудобно.

– У вас тоже сложная работа. Сидите в одиночестве, я бы так не смог. Но зато – маяк. Без него никуда.

– А знаешь, не приноси каждый раз, – смотритель постучал своим ботинком в подошвы почтальонских, – а то я тебе уже не одну пару должен, я столько не зарабатываю!

Посмеялись.

– Нет, правда, наберется несколько, тогда приноси.

– А вдруг там что-то срочное?

Смотритель подставил лицо дождю, проглотил немного воды.

– Да нет.

Почтальон обиделся.

– Это не по инструкции. Есть письмо – нужно доставить и расписаться. Вы же свою работу хорошо делаете.

На этот раз смотритель принес ему чашку. И они сидели на лавке, почтальон пил горячий чай, а смотритель – холодную дождевую воду.

Прошло еще две недели. В понедельник пришло письмо. На этот раз на марке был изображен цветок фиалки. За десять лет удалось познакомиться со множеством редких животных, исторических деятелей и стран. Сегодня он узнал, как будет фиалка на латыни. Спрятал письмо, надел перчатки, а проснулся уже вечером, там же, на почте, за столом, совершенно больной. С трудом дошел до дома. Жена расстелила постель, растерла его и напоила чаем. Засыпая, проваливаясь в болезнь, он представил, что пьет чай на скамейке, и хоть этот тоже был вкусный, там, у скал, к чаю прилагались еще умный разговор и крики чаек.

Болезнь продлилась долго, а когда отступила, за окном лежал снег. Жена подменяла его, разносила письма по деревне, но, конечно, к маяку не ходила. Он поспешил на почту и обнаружил еще три письма. Стало стыдно: получалось, что он не пришел вовремя именно после того, как заявил о своей принципиальности. Взял письма, вышел на дорогу. Пещеры уже свистели по-зимнему, птиц на деревьях не было. Как лист недорогой почтовой бумаги, октябрьская земля белела, на ней можно было написать очень много важного. Прикрываясь ладонью от ветра, не сбавляя шага, почтальон изучил конверты. В Австралии оказались хорошо развиты железные дороги, в Эдинбурге тоже есть гора, а на милого тюленя просто приятно смотреть. Пройдя по тропинке между скал, он увидел округлую стену маяка и посмотрел вверх. Обычно в это время свет уже горел, но сегодня не горел. Он задергал рычаг со звонком. Смотритель не спустился ни через пять, ни через десять минут, в пору было волноваться. Тяжелая, будто тюремная, дверь была заперта. И вдруг в щели между камнями он увидел ключ, как будто специально оставленный смотрителем. Открыл замок и впервые за десять лет поднялся по лестнице.

Запах свободы и свежести сначала пропал. Пахло сыростью, как дома в погребе. Только выше, там где гуляли сквозняки, дышалось проще, маяк снова становился самим собой. Почтальон ни разу не задумывался о том, где живет смотритель. Тот просто спускался, и казалось, что живет он наверху, прямо среди своих прожекторов и рефлекторов. Наверное, в маяках вообще не живут, наверное, должен быть небольшой домик где-то рядом. Но почтальон знал, что домика не было. Он добрался до самого верха. Море открылось с непривычной точки зрения, таким красивым он никогда его не видел. Только не было той защищенности, которую можно было предполагать: когда шторм, ветер, а ты любуешься ими из укрытия. Наоборот, ветер здесь чувствовался сильнее, стекла гудели, а некоторые даже звенели. И никого не было. Почтальон пошел вниз и вдруг увидел маленькую дверь, которую не заметил раньше.

– Болеете? – спросил он. Смотритель лежал под одеялами, на столике стояли пустые чашки, были рассыпаны лекарства и еще какие-то целебные травки. Смотритель не ответил, он плохо себя чувствовал. Сейчас все болели. Почтальон прибрал мусор, навел порядок. Понял, что и как устроено в каморке, поставил кипятить воду. Когда он поправлял одеяла, то увидел в руке смотрителя листок со знакомым почерком. Он никогда не видел самих писем, только конверты и только то, что могло быть написано на конверте. А здесь, на листке, было много слов, в которых были наверняка все знаки препинания, все буквы алфавита.