Михаил Сегал - Почерк

Потом, прижимаясь к домам, пропуская грузовики, Гастон дошел до моста через реку, бурлящую под самим мостом и тихо огибающую зеленые острова с невысокими деревьями. И вот он увидел цель своего путешествия – улицу у железной дороги. Выстроена она была бестолково: стелилась вдоль путей, обходила петляющий канал и одной выходящей на солнце стороны не имела. Осторожно заходя против ветра, Гастон обошел новые дома. Солнце падало уже только на верхние этажи. Вообще тут, если не считать шума поездов, жить, наверное, было хорошо. Итого: девять новых домов, один даже из кирпича. Расположение Гастон запомнил. Его наниматель предлагал взять с собой бумагу и карандаш, но кто же зарисовывает карту на месте! Все нужно запомнить, а нарисовать потом, когда вернешься и будешь в безопасности.

Сделав работу, Гастон купил хлеба, самый дешевый багет, спрятал его в сумку и пошел к железной дороге. Она находилась в низине, а по бокам лежали зеленые холмы. Дальше, по ту сторону, в направлении леса, уже не было ничего, и Гастон подумал, что он сейчас самый крайний человек в городе. Он лег на траву, поел хлеба и уснул. Может быть, даже не совсем уснул, потому что лежал и думал, что ему нравится спать. Трава была очень мягкая, а ветер теплый, а потом Гастон проснулся. Солнце почти село за гору, дома стояли в холодной тени.

Никогда до этого не чувствовав счастья, Гастон подумал, что сейчас почти счастлив. Ему нравилось то, что он спал, а потом проснулся. Может быть, не совсем проснулся, потому что еще какое-то время не мог понять, где он и даже – кто он.

Не испытав никаких чувств, Гастон встал. День завершился. Потемнели светлые дома и почернели темные. Запах тины со стороны канала стал острее. Нужно было возвращаться. И он бы вернулся, если бы, поворачиваясь, не поймал краем глаза отблеск света с той стороны железной дороги, оттуда, где ничего не было. Присел. Кто-то пытался ослепить его, сбить с толку. Или наоборот – плохо замаскировался и выдал себя. Гастон просидел на корточках, не двигаясь, минуту и мог бы, конечно, проползти по траве к домам, а там затеряться, но что-то его останавливало, не все было понятно.

Вот что: солнце к тому времени уже скрылось за горой и не могло отразиться ни в стекле, ни в зеркале. Значит, попавший на него свет не был отраженным. Что это был за свет?

И Гастон осторожно спустился с холма к рельсам, а потом взобрался на противоположный холм.

Он не знал, чему больше удивляться. Здесь, по другую сторону дороги, было совсем не темно. Не сказать, что эта земля лежала в низине или, наоборот, на возвышенности, но тут еще стоял светлый вечер. И объяснения этому не было. А второе: там, где на карте был обозначен лес, начиналась новая улица. А за ней, похоже, еще и еще… Светлые дома сияли, как листы бумаги, а темные не многим от них отличались. Что это за улицы, почему их не было на карте? Да и булочник, час назад продавая хлеб, махнул рукой в сторону железной дороги и сказал: «До войны оттуда дрова возили, а теперь у нас котел – хорошо, не надо в лес ходить». Дома, возникшие ниоткуда, не выглядели даже новыми, каждому можно было дать по нескольку десятков лет. Хорошо отремонтированные торцы, слой к слою покрашенные, говорили о давней и основательной жизни.

И, как мальчишка на кладбище ночью решается на первый шаг в темноту, в черный и твердый воздух, так Гастон пошел вперед по улице. Он подумал, что теперь разбогатеет: ему обещали платить за каждый новый дом. Тут же была целая неизвестная часть города – а это получалась кругленькая сумма.

Однако если город N хоть и не имел вывески на вокзале, хоть его, спроси во Франции любого, никто бы и не вспомнил, тем не менее он все же существовал, у него было имя, а на улицах – названия. Здесь же закончилась уже третья улица – и никаких тебе табличек, а этого не может быть, потому что надо же как-то доставлять почту. Встречающиеся люди не обращали на него внимания, тащили тележки, несли портфели, шли парами и шутили. Пышное дерево встретило Гастона на пересечении двух улиц. Оно стояло незаслоненное домами. Небо светилось голубизной сквозь тонкую простыню облаков, но понять, где солнце, было невозможно, такой плотной была эта простыня. Гастон не мог понять, куда солнце движется и как скоро сядет. И направление ветра тоже было неясно. Даже по листьям сияющего дерева Гастон не смог определить его. И пошел по одной из улиц, впервые в жизни не думая, почему выбрал именно ее. Просто шел дальше и дальше. И бросил считать дома, потому что их было слишком много.

У ремонтного гаража прохаживался аккуратный полнеющий семьянин, а в глубине за воротами механики копались в его «Ситроене». Семьянин делал мелкие шажки, обходя лужицы воды и масла. Он как будто устал и, конечно же, был не рад, что автомобиль поломался, но как будто немного и рад, потому что вот – автомобиль поломался и теперь есть час перерыва в заведенной по кругу жизни, его час. Гастон сразу это понял, хоть и взглянул в сторону гаража мельком, выходя с небольшой улицы на большую. Машины шумели и пропускали друг друга, как в больших городах, и вообще, тут было много всего: ресторан, какие-то магазины, ремонт часов. В витрине цветочного белели тюльпаны. Они так шли этому вечеру, что Гастон остановился и глядел на них до тех пор, пока белые лепестки не стали удаляться. Это хозяйка потянула вазу на себя, чтобы вытащить несколько штук для продажи.

«Удивительно, – подумал Гастон, – все, что вокруг происходит, и как меня сюда занесло. И району-то этому быть здесь не положено, и дневному свету тоже». Но настолько реальными были семьянин с его туфлями в лужицах масла, дерево и женщина с тюльпанами, что иллюзорным стал казаться тот мир, откуда Гастон пришел полчаса назад и где до этого прожил двадцать лет. Он покрутил головой и понял, что ни разу с тех пор, как попал сюда, не видел горы́. Не сказать, что даже высокие дома могли бы ее загородить, но вот факт – она словно пропала. И впервые с тех пор, как покинул родные края, Гастон вздохнул свободнее – она больше не мозолила глаз, не притягивала, выше крыш было только небо. Только Гастон не знал, хорошо ли это с точки зрения покупателей недвижимости. Может, кому-то важен именно вид на гору. Шелест новых, еще невидимых деревьев позвал его в глубь улицы Христофора Колумба. У одной улицы почему-то было название. И шелестело не одно дерево, а сразу много, как шумят волны на море.

Район был отличный. Линия трехэтажек цвета слоновой кости выстроилась лицом к реке, деревья росли чуть ниже, так что и смотреть на них было приятно, и реку ничто не загораживало. Гастон постоял некоторое время, глядя на листья. И дальше лежали еще улочки, и пройти можно было по любой из них, но по всем пройти все равно бы не получилось. В начале каждой лежала прохладная тень, она темнела дальше, ближе к изгибу в глубине. Но все улицы были параллельными и длинными, так что, пойдя по одной, ты уже точно знал, что вряд ли вернешься пройти по другим. И Гастон побрел по той, которая была ближе.