Татьяна Труфанова - Счастливы по-своему

— Помню старика, — хлопнул он по гладкому дубовому боку. — Глубокоуважаемый шкаф. Модель «Мечта Дормидонта». Это удивительно! По планете катятся смерчи и цунами, рухнул Союз, появились унитазы со светомузыкой, ракетой уконтрапупили Бен Ладена, на фейсбуке ввели хештеги… А в этом доме — шкаф, неубиваемый холодильник ЗИЛ, щели между половицами, тазик под капли, печь. Все как тридцать лет назад.

Он вытащил из недр буфета граненый стакан.

— И конечно, удобства во дворе. Туалет типа сортир. Окошечко над дверью, резаная газета «Правда» и прочая сельская романтика.

Степа прикрыл глаза. Сколько еще он будет терпеть?

— Извини, разочарую, — сухо сказал он. — Мы вместе с отчимом сделали канализацию. Угу. Давно.

— А-а… Вместе с Артемом! — через губу произнес Соловей-старший. — Юля, вы знаете анекдот: сколько военных нужно, чтобы вкрутить одну лампочку? Нет, молчу. О муже бывшей жены — либо хорошо, либо ничего.

Богдан налил из затейливой, гитарного силуэта бутылки коньяк — себе в рюмку и в двухсотграммовый стакан до кромочки.

— Хлопнешь стакан, — протянул он его Степе, — ложку меда, если имеется, и спать! Утром встанешь огурцом.

— Нет, нет… — начал было Степа, но осекся. — Хотя да! Угу! Хлопну — и спать.

Тут Богдан убрал руку со стаканом.

— Нет, погоди. К тебе что, каждый день отец приезжает? Десять лет мы не виделись — а ты спать?

— А почему, — смущенно спросила Юля, — почему вы не виделись? Прошу прощения. Москва не так далеко… Почему вы не приехали к нам на свадьбу?

Богдан сморщил лицо, словно откусил от кислого яблока, махнул рукой и выпил свою рюмку, сказав: «Ваше здоровье».

— А зачем, извини, пожалуйста, нам видеться? — сказал жене Степа. — Свой отцовский, отцовский долг он выполнил. В том смысле, что слал алименты из Москвы.

— Упрекаешь? — возмутился Богдан.

— Никак нет! — ответил Степа по-прежнему Юле. — Я что — я благодарен должен быть. Угу, благодарен. Если посчитать, сколько на меня трачено, — десять лет назад отец пытался подсчитать, но сбился — мне теперь не расплатиться вовек.

— Что с тобой говорить! — закатил глаза Богдан. — Юля, вам нравится Париж?

Юля пожала плечами и улыбнулась слабо, как постник, которого спросили, любит ли он вареную ветчину.

— Paris! La plus belle des villes… [1] Париж! Самый красивый из городов… (фр.) — прошелестела она.

— В смысле, еще не были? Жаль. Прогуляться под платанами Латинского квартала, выпить пару бокалов вина на Монмартре, в кабаке, где гулял Тулуз-Лотрек… Вы могли бы, Юля! Вы могли бы сплясать канкан у Эйфелевой башни! Я не приехал к вам на свадьбу, был занят, но я оплатил вам свадебное путешествие в Париж.

Глаза Юли округлились.

— Не спорю, подарок экстравагантный… Ах, Степа вас о нем не уведомил?

Степа вожделенно посмотрел на стакан с рыжей влагой: в нем заключался конец вечера.

— Мы отлично отдохнули на Соловках, — отрезал он.

— Ты б еще на Колыму ее в свадебное путешествие повез. А эта рухлядь во дворе? Юля, я на двадцать пять лет ему «БМВ» хотел подарить! Да, я впахивал, у меня не было времени на сюси-пуси, но я для этого паршивца, пардон… И для внука тоже. Звоню: нужны деньги? Только скажи, Степка! На что тебе? Люлька с подогревом? Подгузники от кутюр? Пожалуйста. Нянька со знанием трех языков? Будет! — (на этих словах Юля вздрогнула и вонзила в Степу кинжальный взгляд) — Эй, але! Кому нужен отец-миллионер? Дать объявление, что ли?

Больше всего в этот момент Степе хотелось, чтобы его отец провалился сквозь землю — или хотя бы туда, где он обретался последние двадцать лет. А Юля сидела как оглушенная, запустив пальцы в темные кудри.

— Мы хорошо отдохнули на Соловках, но почему ты ни слова мне?.. Про отца и прочее, — тихо спросила она мужа. — И Канада эта…

— Все, у меня голова болит! Да! — встал Степа. — Точно грипп. Спать! Спать-спать.

Ни на кого не глядя, он подошел к столу и потянулся к налитому стакану, но Богдан быстро выдернул его. Коньяк плеснул на стол, и пахнуло крепким ароматом.

— Э, нет! — воскликнул он, держа стакан на отлете. — Подождешь, болезный. Нет, рассудите, Юля, разве так нужно встречать гостей? Мол, приперся, блудный отец, иди отсюда… Эх!

Лицо Богдана скривилось, от обиды он отвернулся…

— Меня — блудным отцом назвал! — с надрывом сказал он, а затем, словно впервые заметив стакан в своей руке, поднес его к губам и выпил одним духом.

Юля и Соловей-младший замерли. Через остекленевшие глаза Богдана прокатилась какая-то волна, он весь поплыл, и лицо его, секунду назад горевшее гневным огнем, стало мягоньким и дурашливым.

— Сидите как сычи! — фыркнул он от смеха. — Нельзя к вам сюрпризом приезжать, скучные вы люди. Завтра приду без сюрприза. Пойдем в парк. Шашлыки, карусели, внук порезвится на травке… Кстати, где мой внук?

— Он спит, — быстро ответил Степа.

— Жаль. Да, маму возьмем, все вместе, семьей посидим… Степка, я уже не помню, я тебя на каруселях катал?

— Ты? В те годы, когда я любил карусели, ты предпочитал бильярд.

Соловей-старший не услышал упрека. Он откинулся на стуле и запрокинул голову, словно на потолке для него одного показывали кино.

— Или не ходить никуда? Просто собраться всем вместе, за одним столом, — неторопливо говорил Богдан (дикция его уже теряла отчетливость). — За одним столом, под одним абажуром, как у нас когда-то бывало… У деда Альберта на даче была замечательная веранда, вечером раздвинем стол, затопим самовар шишками… Мне с семи лет самовар доверяли. На столе — ничего особенного: сушки, летом арбуз. Над столом абажур дивного мандаринового цвета, вечером на него мотыльки летели. И как хорошо было! Я не знал, а это ведь были лучшие вечера в жизни. Концентрированное счастье. Запасалось тогда, в детстве, это счастье на последующие годы, как электричество в лейденских банках. Мои запасы мандаринового света… Всей семьей за овальным столом, и друзья приезжали… Разговоры до полуночи, смех, истории… за верандой сирень шумит, птица голос подаст. В самоваре шишки трещат. А мы вместе все, в светлом круге под абажуром: дед и бабушка, мать, дядья и тетки, я… Отец, правда, редко на дачу ездил. Я говорил, что мой отец был шахматный гроссмейстер? — неожиданно обратился Богдан к Юле.

Та покачала головой.

— Всесоюзного уровня. Дай бог, вашему мальчику его гены передадутся. Вот кто был голова! А мы уже так — по нисходящей. У меня труба пониже, а Степка — он вообще, у него между ушами только эхо гуляет — ау-у!

Степа сжал кулаки и зашевелил губами, будто подбирая слова, но так ничего и не сказал.

— Юлик, сочините мне хоть бутербродик какой, — махнул ей Богдан. — Что вы все поите без закуски!

Получив от хмурой Юли бутерброд с икрой, Богдан блаженно замычал. Юля же подошла к мужу и шепотом сообщила, что через десять минут пойдет умываться и спать, а он пусть с гостем разбирается как знает.