Татьяна Труфанова - Счастливы по-своему
- Название:Счастливы по-своему
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Эксмо
- Год:2018
- Город:Москва
- ISBN:978-5-04-096634-9
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Татьяна Труфанова - Счастливы по-своему краткое содержание
Счастливы по-своему - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Помахивая прозрачной коробкой с тортом, он подошел к шестиэтажному дому цвета пыльной розы, украшенному советской лепниной: снопы колосьев, серпы и молоты на фризах, атлетичные колхозники, рабочие и ученые на двух гипсовых панно. Сразу видно, дом непростой. На фасаде висели две бронзовых доски с профилями: «Здесь жил и работал…» Одна из досок посвящалась именно отцу Кеши, видному химику, доводившему до идеала ракетное топливо и взрывчатые вещества. То ли нервная работа на оборонку, то ли желчный характер свели его в могилу в шестьдесят лет; Кеше тогда было шестнадцать, и ранняя потеря отцов стала еще одной нитью, связывавшей его и Богдана. Они никогда не говорили про уход своих отцов, да и зачем: сиротство лежало на них невидимой, но весьма ощутимой тенью.
Посередине дома с лепниной была арка древнеримских статей, высотой в два этажа, через нее можно было пройти и проехать во двор, и на двор выходили три подъезда этого замечательного дома. Железная дверь в подъезд, как положено по нынешним временам, была закрыта. Богдан позвонил в знакомую квартиру, но домофон молчал. Он решил подождать еще минутку, а тут из подъезда как раз вышел жилец — и Соловей ввинтился в открывшийся проход. Последний раз, когда он тут был, в 93-м, здесь было сумрачно, пахло пыльным ковром и кошками. Теперь подъезд был высок, чист и светел, сиял новой плиткой «под мрамор» и латунными почтовыми ящиками. Ясно было, что в этом подъезде живут люди, хорошо устроившиеся в жизни. Спиральная лестница обнимала лифтовую шахту, закрытую сеткой. Дверь лифта представляла собой элегантную бронзовую решетку с орнаментом из многоугольников, колосьев и звезд. «Жаль, что сейчас так не строят», — подумал Богдан. С приятным гудением лифт понес его наверх, мимо решетчатых стенок плавно мелькали лестничные пролеты.
На третьем этаже Соловей нажал на вишневую кнопочку звонка рядом с цифрой «11». Сначала ничего не последовало, и Богдан, взглянув на часы, решил: рано еще, на работе или… Но тут за дверью что-то грохнуло, зашуршало, а затем обитая кофейным кожзамом дверь распахнулась, и перед визитером в черном провале коридора предстала почти двухметровая объемистая фигура в полосатых трусах и белевшей майке. Мужчина оперся о косяк, наклонился вперед, на свет, и Богдан узнал Иннокентия. Очкастое совиное лицо надвинулось на Богдана, багровые глаза тяжело вперились в него. Щеки доктора наук были покрыты трехдневной щетиной, майку украсил винный потек и два печеночно-желтых пятна.
— Ну, Иннокентий… Здравствуй, — грустно сказал Богдан.
— Богдан, — уронил Кеша. — Ты портвейн употребляешь? Что я спрашиваю. Заходи.
Утром в пятницу Богдан проснулся от щекотки, скользнувшей по его уху и щеке, а затем от того, что кто-то бархатным платочком несколько раз коснулся его губы — мягко, но настойчиво. То есть Богдан пока не проснулся, а только вынырнул из сна, не поднявшись еще на залитую жестким светом поверхность бодрствования. Просыпаться совсем не хотелось, он никак не мог заставить себя разлепить глаза, но тут некто неугомонный снова защекотал ему щеку, губу…
— Ууммм! — издал стон Соловей, открыл глаза и вздрогнул.
В сантиметре от него были разбойничьи желтые глаза и какая-то серая харя. Харя разинула розовую, ребристую изнутри пасть, показав острые белые зубы, Богдан вздрогнул и рывком сел, отчего разбойничья серая морда улетела вбок с гнусавым воплем.
Теперь Соловей пришел в себя. Он сидел на зеленом диване в чужой квартире, улетевшая харя принадлежала коту, который уже встряхнулся, произнес короткое непечатное словцо на своем языке и вспрыгнул на стоявший перед диваном журнальный стол. Интерес кота к столу объяснялся не журналами (которых на нем и не было), а открытой коробкой с тортом. Треть торта была аккуратно изъята ножом (Богдан даже припомнил, как кромсал вчера его бисквитную плоть чайной ложкой), а остальное было изрядно погрызено — несомненно, этим самым котом. Кот, на усах которого дрожали белые следы крема, аккуратно, будто на пуантах, обошел по столу бокалы с копеечными янтарными лужицами на дне, зыркнул на проснувшегося сердитым глазом и аккуратно лизнул масляную, разлапистую розу, последнюю из уцелевших на торте.
Богдан скомкал простыню, которой укрывался, и встал. Он, конечно же, был в квартире Кеши, это он вспомнил. Даже если бы не вспомнил, это ему подсказал бы большой черно-белый фотопортрет Кешиного отца, висевший на оклеенной полосатыми обоями стене. Наум Иванович Невзоров чуть наклонил исполинский, с залысинами лоб ученого, сжал пальцами в задумчивости маленький желчный подбородок и в таком состоянии смотрел в сторону окна уже без малого сорок лет — насколько помнил Богдан, портрет повесили вскоре после его смерти. В этой гостиной мало что поменялось: вот только диван, да журнальный столик, да торт на нем были новинками, а пышный азербайджанский ковер, застеливший почти всю комнату, книжные шкафы от стены до стены, за бликующими стеклами которых проступали темные, солидные переплеты, голенастый торшер, полка с тропической раковиной, сиявшей переливчато-розовым нутром, — это все было, как было. Ах, еще добавились две цветные любительские фотографии десять на пятнадцать, засунутые за стекло книжной полки: на одной тихо улыбалась Кешина мама (покойная, как узнал вчера Богдан, вот уже пять лет как покойная), а на другой на невидимого фотографа исподлобья и без улыбки смотрела какая-то неизвестная красивая брюнетка, сидевшая на том самом диване, на котором Богдан провел ночь.
— Шерше ля фам, — сказал себе Богдан, рассмотрев снимок с брюнеткой, — выражаясь по-русски, найти и обезвредить.
Он снял с кресла свою одежду (к счастью, хватило сил ночью разоблачиться), оделся и вышел в коридор. Из полуоткрытой двери спальни доносился храп Иннокентия. Богдан поморщился. Вспомнил, как вчера пил с другом Кешей крымский портвейн, довольно-таки дрянной, не чета благородным порто, к которым Соловей привык за последние пятнадцать лет, но отказываться было нельзя, надо было поддержать друга — тем более что портвейн был смазкой для застоявшихся шестеренок их дружбы. Если б они встретились, что называется, насухо, то долго кружили бы: «Ну как ты?» — «Да нормально», кружили бы по пустякам, да на пустяках могли бы и закончить встречу. Но к тому моменту, когда Богдан позвонил в дверь квартиры одиннадцать, Иннокентий пил уже третий день. Третий день сердце его было размягчено, открыто, но открытость эту не на кого было излить. А тут друг юности.
Торт был принесен удачно, потому что закуски в доме никакой не осталось, если не считать пакета пшенной крупы и одинокой грустной сардинки, залегавшей в масле во взрезанной консервной банке. (Сардина нашла приют в желудке Богдана, а пшено они в разгар ночи сыпали с балкона горстями — на прокорм голубям.) Кеша пил уединенно и не хотел выползать из дома в жестокий мир, тем более что спиртным он запасся хорошо.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: