Алиса Ганиева - Оскорбленные чувства

Статья 354, пункт 1, часть вторая, – пояснил ей один из коллег следователя, меривший гостиную циркулем тонких ног. – Распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны, совершенное публично. С использованием служебного положения. Карается весьма мухобойным штрафом. Доходом осужденного за период до трех лет.

Либо лишением свободы или принудительными работами на срок до пяти лет, – снова зарозовел улыбкой следователь, – с лишением права работать на определенном месте на срок до трех лет, в данном случае – в сфере образования. А вы, выходит, в этом деле сообщница.

Какая же я! – заклекотало у Эллы Сергеевны в горле. – Я никогда… Я всегда…

Она попыталась было встать, но кресло как будто зажевало ее в свою кожаную утробу. Маленькая пискливая мошка поселилась у нее в ухе и зазудела тонкой одуряющей сиреной. Воздух сгустился банным паром, размазывая комнату водяными пятнами, и близоруко размылись, расплылись очертания и границы вещей. Один из троицы очутился рядом, поднося к ее носу бокал с водой. Бокал серебряный, для шампанского, вынутый из серванта. И чего они копаются в посуде, чего выискивают? Элла Сергеевна сделала несколько гулких глотков и облизнула занемевшие отчего-то, ставшие чужими и стыдными губы.

И все из-за пакта?.. – выдохнула она.

Ботинки следователя теперь спрятались под стул и залегли, затаились там, как новорожденные зверята в лесной норе.

Ну почему же только из-за пакта? – обиделся следователь. – У вас там половину сценки дети изображали мерзнущих немцев. Причем на двух немцев, судя по вашему представлению, во время войны приходилось десять наших. И все время стужа, метель, пурга! Пенопласт, или что там у вас вместо него. Белое конфетти?

Элла Сергеевна снова ничего не понимала. Она молчала и ждала, что этот мужчина, так ладно расположившийся за ее столом, объяснит все сам.

Ну не хлопайте на меня глазами, уважаемая! – потерял хладнокровие следователь, ускоряя речь свою, как закипающий чайник. – Немцев, значит, по-вашему, победили пурга и морозы? А?

Нет, – на всякий случай отнекнулась Элла Сергеевна, страдальчески прикрывая подбородок концами шерстяного платка.

Это же искажение истории, не ясно вам? – продолжал озлившийся следователь. Рука его выплясывала на глади стола, подгибаясь, стукаясь костяшками и снова поднимаясь на подушечки пальцев, словно зашедшийся в присядке казак. – Чему вы с вашим подчиненным Сопахиным учите доверенных вам детей, подрастающее поколение, нашу смену? Тому, что якобы фашистов победил не великий советский народ, не армия, не гениальные маршалы… А всего лишь случайность, стихия. Зима и морозы. Так, получается?

Ничего такого мы не имели в виду! – закричала Элла Сергеевна, обретая дыхание.

Не имели, не хотели… А экспертиза говорит обратное.

Какая экспертиза? – охнула Лямзина, но один из участников бестолкового этого обыска уже подавал следователю гибкую, перетянутую шнурами папку, и тот, посражавшись со шнурами, немедленно вынул оттуда испещренный строчками, значительного вида лист и помахал им перед обалдевающей Эллой Сергеевной.

А такая! – возвестил его маленький усатый рот. – Между прочим, среди подписавших – вузовский профессор. Не чета вашим сопахиным. Вот что он пишет в заключении: «В 1941 году морозы действительно ударили еще в октябре, но это только ускорило движение фашистских танков, которые получили отличную возможность стремительно передвигаться вне дорог. Еще летом генерал армии Жуков провел гениальное контрнаступление под Ельней, которое заставило немцев увязнуть на Восточном фронте до наступления холодов…» Так-так… Так-так-так. Ах, вот. «Провал Вермахта обусловила не русская зима, а героизм советского солдата, мудрость командования и недомыслие гитлеровских генералов, которые не озаботились закупкой зимней одежды и снаряжения. Внушая школьникам обратное, педагогический состав школы грубо пошел против исторической истины, поправ миллионные жертвы собственного народа…»

На этих словах следователь остановился, аккуратно вернул документ в папку и победно оглядел присутствующих. Оба коллеги его лучились довольством. Один из троицы цепко держал ее телефон. Понятые, похожие друг на друга, не внятные Элле Сергеевне личности, начинали скучать, чесались и переминались. Ноутбук, понурый, с серой спинкой, тоже выставили на виду, на кушетку, готовясь похитить его и унести в неизвестность. Он был новенький, еще не захламленный гигабайтами, по нему четыре раза в неделю вдова Лямзина созванивалась с далеким сыном.

Допустим, Сопахин наломал дров, я не спорю. Он мне и не нравился никогда, – сказала Элла Сергеевна, и кресло под ней жалобно заскрипело всеми своими складками. – Но я-то! Я-то! У меня же лучшие показатели в районе. У меня же на всех выборах и явка, и проценты, все как на подбор. Вон других директоров после выборов выгоняют, потому что плохо агитируют среди родителей. А я, между прочим, пятнадцать лет на посту! Меня награждали…

Знаем-знаем, – отмахнулся следователь, – это все будет учтено в вашу пользу. Но вы нам про учителя своего расскажите. Как вы могли такую цаплю допустить к детям? Вы же знаете, школота и так бурлит, и так торчит в интернетах, слушает всяких горластых диверсантов-недобитков из Москвы. А тут вдруг учитель, оплот и светоч, который должен их вытягивать из болота, начинает подыгрывать своре предателей. И не наймит какой-нибудь, а бюджетный работник, который жрет государственные харчи, а сам гадит…

Срет на Родину, – помог один из троицы.

Во-во, иначе не выразишься, – шевельнул бровями усач.

Элла Сергеевна посмотрела на эти брови, кустистые, с длинными серыми, раскиданными вкривь и вкось волосками и вдруг поняла, что отчаянно и глупо опростоволосилась. Как могла она открыть ворота этим бармалеям, как могла впустить незнакомцев в дом? В спальне, в незапертом сейфе блещут ее бриллианты, а один только старинный револьвер под шпилечный патрон, висящий в кабинете Андрея Ивановича, стоит не дешевле иных городских квартир. Что там было написано в корочке следователя? Она ведь, клуша, даже не вглядывалась спросонья. А вдруг это театр, вдруг это маскарад для прикрытия грабежа? Она одна, а их пятеро. Они забрали ее мобильный. И никакой защиты: охранник, сидевший в будочке у дома, отпросился в отпуск сразу после похорон Андрея Ивановича, замену не предложил. Элла Сергеевна все проюрдонила, прозевала. И, как назло, выходной у домработницы Тани.

Она снова вспомнила про подклад, спрятанный за портретом мужа. И записку. Неужели ехидную угрозу ухитрилась ей подбросить на рабочий стол она, домработница? «Жди гостей», – обещал неизвестный автор записки, значит, знал о готовящемся обыске, значит, потирал, предвкушая бессилие Лямзиной, потные ручки. Таня говорила, у нее двоюродный племянник служит майором. Значит ли это…