Иона Грей - Письма к утраченной

Возмущению Альберта не было предела.

– Кто это сотворил? Кто, я спрашиваю? – бушевал старик.

– Вероятно, местные власти, – выдал предположение Уилл. – Сигнал поступил от полицейских или врачей «Скорой», вот и было решено сменить замок – для порядка. Если наследников не обнаружится, дом выставят на торги.

– Жаль, я не видал, как они замок меняли. Уж я бы им высказал! Да какое они право имеют, так их и так? – ругался Альберт.

Объяснять, что в данном вопросе местные власти как раз полномочий своих не превысили, было бы себе дороже. Действительно, документов на недвижимость нет, значит, надо ее запереть. Уилл понимал: Альберт Гривс расстроен не меньше, чем он сам. Для них обоих номер четыре на Гринфилдс-лейн не просто старый, запущенный дом, набитый реликтами чужой жизни. Для Альберта эти четыре стены хранят воспоминания, для Уилла – надежды на будущее. Оба – Уилл и старик – понесли крайне болезненную эмоциональную потерю.

Уилл отлично помнил свои ощущения пятилетней давности. Поступки – он тогда пил как не в себя, после полуночи шатался по безлюдным улицам, записывал на чем попало всякий бред и забывал принимать пищу – слились в мутное пятно, Уилл, собственно, знал о них из свидетельств соседей. Но ощущения и мысли до сих пор бросали тень на его разум. Уилл чувствовал: по мере того как ситуация все больше выходит из-под его контроля, тень темнеет и расползается.

Он постоянно думал о Джесс. Где она, как устроилась, как ей живется? Уилл разрывался между уверенностью, что Джесс давно забыла о нем, и слабой надеждой, что у девушки просто нет его координат. Знать бы наверняка и не мучиться!

Для душевного равновесия каждая мелочь имеет значение. Излюбленную метафору одного из своих врачей Уилл воспринимал буквально – рисовал в воображении сверхточные весы. Март не принес тепла, близится ненавистная свадьба, Анселл окончательно взбесился, надежда на встречу с Джесс Моран оставлена. Короче, раз Уилл не может контролировать события, надо соблюдать осторожность. Делать что-нибудь полезное и/или приятное, чтобы уравновесить негатив. Поскольку больше сосредоточиться было не на чем, Уилл занялся делом Стеллы Торн.

Таблетки на ладони казались крохотными снарядами. Стелла на миг зажмурилась, снова посмотрела. Определенно, этих снарядиков – два, значит, утром она таблеток не принимала. Разве? Сегодня вторник. Стелла вслух произнесла это слово, чтобы зафиксировать в голове; взяла таблетки в рот, запила водой. Пока они подействуют, пройдет минимум час; но Стелле сразу стало легче – от одной только уверенности, что скоро острые грани дня расплывутся, а вопросы, подобные своре борзых, оставят ее затравленный разум в покое.

Что бы только Стелла делала без таблеток? Бурное ненастье, нехарактерное для традиционного праздника, не разразилось в полной мере – над приходским домом нависла туча, придавила Стеллу, распластала своей тяжестью. Неожиданным союзником предстал доктор Уолш.

– Трудные нынче времена, милочка, очень трудные. Вот это вам поможет, – мягко сказал доктор, и его перьевая ручка оставила на бумажном клочке непонятный росчерк.

После явной неприязни Ады, Марджори и остальных прихожанок Стелла прониклась к доктору Уолшу трепетной благодарностью.

Если бы не Дэйзи, она бы, наверное, покончила с собой. Бессонными душными ночами Стелла прикидывала, как сделать это легче и быстрее, как причинить себе минимум физической боли и не оставить после себя минимум грязи. Мысли крутились в голове, словно заводной паровозик. Но когда она вспоминала, что отказалась от будущего с Дэном ради права находиться подле Дэйзи, разум взрывался другим вопросом: как прожить бесконечные годы – день за днем, час за часом – без Дэна?

Раньше она держалась за счет нелепых фантазий. Даже страшась гибели Дэна, Стелла черпала силы жить в простом слове «если». «Если бы только Дэн выжил, все было бы хорошо». И вот он выжил, милостью ли Господа или благодаря собственной отваге, вернулся к ней – а она лично сыграла похоронный марш их будущему. Каждый раз при мысли об этом Стеллу охватывал ужас, кровь стыла в жилах. Сейчас, наверное, уже поздно менять решение?

Стелла постучалась к Чарлзу в кабинет. Он не поднял головы, когда она вошла, даже затылком умудрившись выразить ледяное презрение.

– Мы с Дэйзи идем за покупками. Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, спасибо.

Чарлз соизволил повернуться к жене, смерил ее взглядом поверх очков.

– Зачем ты тащишь ребенка? Дэйзи пора спать. Доктор Уолш сто раз повторял: ей нужен строгий режим. Она никогда не выправится, если ты будешь носиться с ней, как… как с куклой.

– Дэйзи поспит в коляске. Она уже клюет носом. А доктор Уолш советовал больше с ней гулять, потому что ей полезен свежий воздух, а сегодня погода замечательная…

Стелла замолчала. Сколько сил отняло у нее простое дело – составить внятную фразу и выдать ее мужу!

Чарлз хмыкнул с нетерпением, а скорее с отвращением.

– Делай, как знаешь. Только имей в виду: сегодня жарко. У коляски специально для таких случаев имеется капор. Проследи, чтобы Дэйзи не перегрелась.

Ясно: Стелле пора убираться из кабинета. Она вышла, тихо затворила за собой дверь. После их с Дэном неудавшегося бегства Чарлз потерял интерес к роли любящего мужа. Перестал обращаться к Стелле, когда сам не мог справиться с каким-нибудь делом, предпочитал попросить Аду или доктора Уолша. В приход ему прислали нового помощника, юношу по фамилии не то Оуэн, не то Эван, и скоро тот, практически в прямом смысле, стал его правой рукой.

Августовское солнце казалось раскаленным добела, Стелле жарило макушку, тротуар плавился. Под оборчатым капором коляски Дэйзи хныкала, растягивала ротик, морщила личико… Впрочем, таблетки уже начали действовать, и Стелла не сопоставила это личико с жалобными звуками. Так она добралась до мясной лавки, оставила коляску у крыльца, вошла, встала в очередь. Ада болтала с Этель Коллинз. При появлении Стеллы она смерила ее презрительным взглядом и нарочито отвернулась.

С тех пор как Стеллу уличили в супружеской измене, все разговоры при ней смолкали. Враждебный взгляд и поджатые губы благонравной матери семейства были красноречивее осуждающих слов. Стелла прислонилась к стене у двери. Подумаешь, всеобщее осуждение; зато ей не надо напрягаться, вылавливать фразы из мутного бульона, которым теперь стал ее мозг; вымучивать светскую беседу. В душной лавке жужжали разъевшиеся мухи – одна привязалась к Стелле, норовила сесть на лицо. Запах крови и теплого мяса напомнил о Зефирке, и Стелла вдруг расплакалась.

С головокружением, чуть живая она шагнула из мясной лавки. Муха вылетела следом, пристроилась у виска. Жужжание было неотвязным, наверное, муха запуталась в волосах Стеллы. Стелла затрясла головой. Бесполезно – не отстает. Напротив, жужжит все басовитее, все громче, заполняет мерзкими звуками пространство. Стелла зажала уши руками и ускорила шаг. Она шла, не отрывая взгляда от мостовой, от мелькания собственных туфель. Потом побежала. Она бежала, бежала, бежала, бежала…