Фёдор Грот - Ромовая баба

По натуре нетерпеливый, Лукьянов то садился за гранки своей новой книги о патологических отклонениях от функциональной нормы, то, не выдержав, вскакивал, подходил к окнам и подолгу вглядывался в мутную снежную ночь.

Наконец внизу хлопнула дверь, в коридоре послышались быстрые шаги, и в кабинет вдвинулся принц — высокий, очень прямой, в длинной шинели. Войдя, он не остановился, а, пожав руку встречающему Лукьянову, обошел его и принялся расхаживать по кабинету. Взгляд у него был непривычно веселый, даже озорной, словно принц задумал нечто проказливое. Он по очереди заглянул в каждое из окон, пробежал глазами по корешкам книг в шкафу, наградил улыбкой папье-маше в виде крылатого льва, привезенное Лукьяновым с международной конференции в Венеции. Расхаживал он по кабинету довольно долго, совершенно забыв о Лукьянове, а тот знал эту привычку принца и дожидался, когда он заговорит.

Наконец Ольденбургский резко развернулся и, сверкнув глазами в сторону двери, нетерпеливо воскликнул:

— Входите же!

И Лукьянов увидел, что на пороге кабинета смирно ожидает незнакомый человек. Получив разрешение войти, он перешагнул порог, снял с головы шляпу и приятно улыбнулся. Ему было около тридцати, у него были каштановые волосы, большие карие глаза, тонкие усики и маленькая щегольская бородка. Одет он был в добротное темно-серое пальто, под которым виднелся строгий серый костюм и неяркого тона галстук. Внешность незнакомца очень располагала к себе, и Лукьянов сразу же проникся к нему симпатией.

— Сергей Михайлович, — отрывисто произнес принц, — простите такое позднее вторжение. Увы, не могли попасть к вам раньше. Спасибо, что дождались нас. — Он умолк и, видимо задумавшись, снова сделал несколько шагов по кабинету.

— Понимаю, — ответил Лукьянов. — Чем могу служить?

Принц остановился и развернулся к нему.

— Я хотел представить вам, — сказал он так же отрывисто, — вашего коллегу, Гартмута Шоске. Доктор Шоске только что из Берлина. Он ведущий европейский специалист по чуме.

Лукьянов посмотрел на Шоске и встретил прямой улыбчивый взгляд. Они произнесли слова приветствия и пожали друг другу руки. Немец говорил по-русски с сильным акцентом. Раньше Лукьянов, имевший в европейских научных кругах самые разветвленные знакомства, его фамилию не слыхал.

Ольденбургский продолжал:

— Я просил вас, Сергей Михайлович, дождаться нас, чтобы переговорить без посторонних. Смею надеяться, наш разговор останется между нами. — Принц сделал паузу и смерил Лукьянова значительным взглядом.

— Несомненно, — ответил Лукьянов, чувствуя, как в сердце проникает тревожный холодок.

Ольденбургский заговорил и тут же, увлекшись, принялся вновь кружить по кабинету. Обращаясь в основном к Шоске, он рассказывал об институте, о создании нового научного учреждения буквально на пустом месте, среди дач петербургской знати, о колоссальном рывке, совершенном за последние годы сотрудниками института в деле изучения причин заразительных болезней и их лечения. Говорил он долго и пылко, продолжая без устали расхаживать. Речь его перестала быть отрывистой, текла размеренно, даже усыпляюще. Шоске и Лукьянов, словно зачарованные, следили за ним.

Принц внезапно остановился.

— Успех достигнут, — переходя на прежнюю отрывистую манеру, произнес он, и Лукьянов вздрогнул, точно пробудившись. — Мы двигаемся вперед. Но! Мы чересчур уж сосредоточились на лечении. Чересчур увлеклись сыворотками. Спору нет — это нужно. Да, Сергей Михайлович, этого я не отрицаю. Однако необходимо продолжать работу над постижением причин болезней. Развивая успехи бактериологии, уделять внимание и другим сферам, другим отраслям науки.

С каждым его словом тревожное предчувствие у Лукьянова росло, он то и дело посматривал на стоящего рядом немца. Тот же не отрываясь смотрел на Ольденбургского, впитывая каждое его слово. Лукьянов пытался вникнуть в отрывистую речь попечителя, понять, к чему тот ведет. Было уже ясно, что Ольденбургский весь во власти какого-то нового увлечения, которому отдался со свойственной ему энергией. Будучи в таком состоянии, он обычно не слушал ни доводов, ни возражений — его ум уже был направлен на поиск практического решения, как воплотить свежую идею в жизнь.

И, словно пытаясь увести принца от этих размышлений, даже сбить с толку, Лукьянов вдруг пустился говорить. Он и не заметил, что перебил попечителя на полуслове, — ему стало вдруг важно рассказать о последних новостях, о том, как институт готовится к переезду в новые помещения форта, о своей недавней поездке в Кронштадт с целью инспекции новой лаборатории.

С каждым его словом Ольденбургский все больше мрачнел. Видимо, он понял, что Лукьянов решил его отвлечь. Неожиданно громко и резко он произнес:

— Вы же сейчас готовите очередную экспедицию, не так ли?

Лукьянов осекся. Помолчав, он ответил:

— Мы готовим поездку в киргизские степи с целью изучения эпидемиологической обстановки и эндемических очагов чумы.

— Как много человек планируете послать?

— Двоих, не считая вспомогательный персонал.

— Предполагается ли проведение каких-либо опытов?

— Опытов? — переспросил Лукьянов, немного растерявшись. — Выезд планируется главным образом для определения местоположений будущих противочумных лабораторий. Как вы знаете, Уральская степь признана особенно угрожающей в отношении чумной инфекции. Мы собираемся…

Но Ольденбургский его уже не слушал.

— Вот и доктор Шоске, — повернулся он к гостю, — проводит опыты, весьма интересные. Расскажите нам о них, Герман Иванович.

Это наскоро прилепленное немцу русское имя-отчество возмутило Лукьянова. Ощущение только усилилось, когда немец на ломаном русском языке стал рассказывать о своей работе. Продолжал он долго, а когда закончил, Лукьянов понял, что так и остается в неведении относительно предмета исследований Шоске. Тот щедро сыпал терминами из добактериологической эпохи — вроде «contagium vivum» и «заражение воздуха», — довольно неуклюжими намеками дал понять, что знает многих известных светил европейской науки, включая самого Гирша, а эти признанные авторитеты в свою очередь знают его по скромным исследованиям, — но каким именно, он так и не сказал. Лишь раз в его речи мелькнула некая загадочная «трансмутация». По-видимому, это и было целью его опытов, о которых Шоске так же вскользь упомянул.

Пока он говорил, Лукьянов разглядывал его. Несомненно, это был человек не случайный — образованный и разбирающийся в последних достижениях европейской научной мысли. Но не ученый и уж точно не ведущий специалист в исследованиях чумы, это Лукьянов ясно видел. В лучшем случае подкованный дилетант или околонаучный авантюрист — таких нынче много развелось даже в России. Прищурившись, Лукьянов изучал неожиданного гостя, и с каждым мгновением говоривший становился для него все яснее и прозрачнее, безжалостно выдаваемый собственными словами. Но что могло так воспламенить принца? Неужто эта глупая трансмутация?