Сергей Апрелев - Под шорох наших дизелей

- Товарищ капитан 1 ранга, я вынужден сделать заявление.

- Слушаю вас, - сердцем чуя неладное, произносит опытный офицер и дипломат.

- У нас пропал офицер - лейтенант Мухаммед Абу Гнида.

- Давно?

- Три дня назад!

- А почему вы докладываете только сейчас?

- Мы думали, что найдем сами. Он и раньше пропадал на день-два.

- Вот как, впервые об этом слышу. В милицию обращались? Какие предположения?

- Никаких, но я имею честь уведомить вас, что по нашим законам, в случае отсутствия военнослужащего более чем трое суток, он перестает быть нашим. Поэтому делайте с ним что хотите. Если найдете, конечно.

Вряд ли удастся скупыми словами передать всю гамму чувств, охватившую видавшего виды офицера после столь щедрого подарка.

- Вот уж нет! По нашим законам, а я полагаю, что мы все еще в Советском Союзе, вы примете самое живое участие в поисках пропавшего. Вам все ясно?

Через несколько часов пропавший лейтенант был изловлен на квартире своей «временной жены» (есть такой институт в мусульманском мире и сознании правоверных.). Разлучён, невзирая на протесты и стенания, стреножен и доставлен пред светлые очи командования. Однако заменить офицера гораздо трудней, чем рядового. Простым стаскиванием с верблюда очередного бедуина явно не обойтись! После надлежащего покаяния Абу был прощен, получив последнее предупреждение.

Должен отметить, что данная мера нередко оказывалась столь эффективной, что меня не на шутку волновал вопрос, что же это такое надо сказать человеку, чтобы он напрочь перестал пить. Вскоре представился особый случай, отчасти проливавший свет на этот феномен...

Для расследования инцидента с разгромом столовой, общий ущерб от которого исчислялся сотнями тысяч рублей в ценах начала 1980-х, в Ригу из Триполи прибыла небольшая делегация. Ее возглавлял невысокий, но исключительно серьезный человек- майор Аль Фаиз. Печать суровой озабоченности не оставляла лица эмиссара Джамахирии. Его было нетрудно понять, осложнение дружеских отношений между нашими странами не сулило ни той, ни другой стороне ничего хорошего. В том, что майор выполнит свою миссию, никто не сомневался, но даже самые смелые предположения были далеки от того, с чем пришлось вскоре столкнуться командованию Рижского центра.

На третьи Аль Фаиз появился в кабинете начальника и с удовлетворением доложил, что расследование окончено, и он намерен ознакомить дружественное советское командование с его результатами. Ф.Г. Мартинсон с начальником политотдела изобразили подчеркнутое внимание. Переводчик, чеканя слова, синхронно доводил до них смысл гортанной арабской речи.

«...Именем Ливийской Арабской Джамахирии нижепоименованные военнослужащие, виновные в организации противоправных действий, выразившихся в порче имущества учебного центра дружественного нам Советского флота... (следовал список шестерых зачинщиков) подлежат расстрелу на месте. Приговор привести в исполнение немедленно...»

С этими словами майор деловито потянулся за кобурой, явно намекая, что во имя справедливости не намерен терять ни минуты.

Начальники нервно переглянулись, как бы удостоверяясь, не дурной ли это сон? Выходило, самая, что ни на есть, правда жизни. Первым, как и положено, в себя пришел начальник:

- Вы это серьезно?

Вид майора сам за себя говорил, что серьезнее не бывает.

- И как же вы себе это представляете?

Майор воспринял вопрос, как начало конструктивного диалога, и взгляд его потеплел:

- Я видел у вас неподалеку небольшое поле, оно нам вполне подойдет.

- Вот уж дудки! - воскликнул Мартинсон, вызвав замешательство у опытного переводчика, - никаких расстрелов на нашей земле. Везите к себе и делайте с виновными все, что заблагорассудится. Это сугубо ваше, внутреннее дело. Нас, в данном случае, интересует только вопрос компенсации ущерба, так как с этим связано продолжение учебы ваших людей.

На лице уполномоченного застыло выражение неподдельного удивления. Эти «бледнолицые» явно мешали ему выполнить особое поручение полковника Муамара Каддафи (и своевременно доложить!). С таким выражением он и убыл на родину, увозя с собой наивных последователей «луддитов». Как ни печально, но по донесшимся до нас слухам приговор был приведен в исполнение прямо на летном поле в Триполи. Майор свою задачу, выходит, выполнил...

Однако этим тяга ливийцев к забастовкам не исчерпалась. Когда ударили морозы, они категорически отказались следовать с плавказармы в учебные классы пешком, несмотря на то, что речь шла о дистанции метров триста. По этой же причине была прервана погрузка боезапаса. Три ливийских торпеды так и болтались на пирсе в ожидании лучших времен. Здесь дети пустынь уже задевали мои интересы. Из-за того, что единственный причал, где официально допускалась погрузка боезапаса, оказался занят на неопределенный срок, встал вопрос, где принимать торпеды, предназначенные «С-28». Единственным местом, где можно было сделать это, правда, на свой страх и риск (об этом поспешили заявить как местный флагмин, так и оперативный флота), был небольшой деревянный пирсок. Делать было нечего, до выхода оставались считанные дни, и я скрепя сердце решился, полагая, что схваченные морозом древние бревна, выдержат наши четыре торпеды. Остальное было уже загружено. Операция прошла успешно, пирс даже не скрипнул.

Пока ливийские мужчины изображали обмороженных, отлынивая от занятий и работ, их жены, не обращая внимания на морозы, семенили в тапочках на босу ногу в город за продуктами. Впрочем, замерзнуть им не давали столь полюбившиеся женщинам Востока советские флотские кальсоны с начесом. В них они отважно щеголяли по улицам в любую погоду. Как сейчас помню эти мелькающие голубые полоски на белом - это ливийки бойко семенят по хрустящему морозцу. Грех не порадовать вкусненьким любимых мужей, растянувшихся на софе в ожидании оттепели...

Помимо ливийских моряков в учебном центре обучались индийцы и, конечно же, наши будущие подопечные - алжирцы. По уровню организации выше всех, несомненно стояли индусы. Их строгий, подтянутый вид говорил о хорошей морской школе - сплаве традиций британских королевских ВМС и древней национальной культуры, построенной на кастово-сословных отношениях. Мне особенно нравились сикхи в их белоснежных тюрбанах, украшенных флотской кокардой. С огромными бородами и торчащими в стороны усищами. За их строгими непроницаемыми лицами скрывались, как мне казалось, истовые служаки. А то, как они относились в своей форме одежды, было перманентным укором многим из наших военморов, свыкшихся с жеваными брюками и мятыми кителями, украшенными горбатыми «эполетами». Вздымавшиеся над плечами погоны чем-то напоминали червяков-землемеров, свидетельствуя о том, что их носители настолько ленивы, что не расстаются с формой, даже проминая койку в «Адмиральский час».