Сергей Апрелев - Под шорох наших дизелей

Впоследствии, став командиром, я нередко мысленно возвращался к годам своего старпомства, с радостью и теплотой вспоминая боевых товарищей, всех без исключения. Даже тех, кто пытался схитрить, слегка сократив время сырой и противной вахты «визуальным обнаружением» «нимродов» или «орионов» (самолеты базовой патрульной авиации соответственно Великобритании и США с Норвегией). Соображения скрытности - главного тактического свойства подводной лодки - в этом случае требовали «срочного погружения» и последующего маневра уклонения, но уже в подводном положении. А значит в тепле и комфорте. Бог им судья. Не все же, подобно Нельсону, укачиваясь, сохраняют способность мыслить и бороться, в том числе со своими слабостями. Но больше всего я испытываю благодарность по отношению к своим командирам, капитанам 2 ранга: Червакову Валентину Федоровичу («С-11») и Головко Виталию Семеновичу («С-28»), которые своим профессионализмом, а, главное, прекрасными человеческими качествами, четко прочертили для меня будущую стезю и линию поведения. Оба строили все на доверии к людям, а те изо всех сил старались их не подводить...

Но вернемся на землю, в Видяево. Как искренне переживал весь поселок, когда «сарафанное радио» приносило весть, что на одной из лодок боевой службы авария или, не дай бог, кто-то погиб. Всех сплачивал дух цеховой солидарности, жены офицеров аварийной лодки окружались вниманием и заботой.

Один из таких случаев произошел на борту «К-77» 35-й дивизии подводных лодок, возвращавшейся с боевой службы в Атлантике в канун 1976 года. Во время пожара в одном из отсеков была задействована система объемного пожаротушения ЛОХ. Пожар удалось потушить, но от отравления фреоном, использовавшимся в качестве огнегасителя, погибли офицер и старшина. Слухи о происшествии мгновенно достигли Видяева, и те две недели, что понадобились лодке, чтобы преодолеть расстояние от Бискайского залива до дома, запомнились надолго. Одним из офицеров лодки был мой друг, и увидев его, сходящим по трапу в абсолютном порядке, я был несказанно счастлив. Но возвращение корабля сопровождалось не только слезами радости. Тела погибших не предали морю по старинному обычаю, а бережно доставили (в провизионной морозильной камере) на родную землю. Командование сделало все, что было в их силах, дабы воздать последние почести погибшим. Капитан-лейтенант Анатолий Кочнев был похоронен неподалеку от Видяево на кладбище близ военного аэродрома Килп-Явр, где уже покоился его отец - летчик-испытатель. Тело старшины Пауля Тооса было препровождено на родину - в Эстонию.

Временами, впрочем, наблюдались и другие проявления внимания. Помню, как-то в ночь на Новый год из-за несчастной любви повесился капитан-лейтенант. Доставленный к месту происшествия начальник политотдела эскадры с прочувствованной скорбью изрек фразу, назавтра облетевшую весь поселок:

- Ну, как же он так?… Как же он так повесился? С 31-го на 1-е. Теперь на весь год замечание…

О корабельных замполитах мы еще поговорим, хочу лишь, справедливости ради, отметить, что среди них была масса достойнейших людей. Чаще всего они действительно помогали сплачивать экипаж и поддерживать в нем высокий боевой дух. Порой приходилось удивляться, откуда в «комиссаре» такой задор, тем более, что предшествующие пару-тройку лет он простучал в «козла», исполняя должность бригадного или дивизионного «комсомольца». Так что попытка голливудских мифотворцев, да и не только их, малевать образ замполитов исключительно черной краской, выглядит, по меньшей мере, некорректно.

Чего стоил один лишь капитан 2 ранга Геннадий Александрович Мацкевич, ветеран 35-й дивизии, совершивший 18 полугодовых автономок, стоявший полнокровную верхнюю вахту и бывший «родным отцом» как для матросов, так и для молодых лейтенантов. Последние месяцами жили в его квартире, тем более, что хозяин не часто находился на суше, затыкая бреши в личном составе на чужих подлодках и безотказно подменяя коллег на выходах в море. Случалось и мне побывать в его видяевской квартире, где в это время обретался мой друг. Неухоженность жилища еще раз подтверждала выдающуюся самоотдачу «дяди Гены» на служебном поприще. Я застал Михаила К., известного художника, за росписью стены в ванной.

- Вот, Геннадий Александрович попросил набросать что-нибудь романтическое, дабы сгладить общую картину запустения.

Ее, надо отметить, значительно усугубляли развешанные под потолком тушки сушеной камбалы, которые дядя Гена ласково величал «мои трупики». «Трупиков» ему регулярно подбрасывали друзья-рыбаки, справедливо считая, что в трудный момент они смогут стать большим подспорьем для такого выдающегося холостяка, как Геннадий Александрович. Его личная жизнь чем-то напоминала жизнь П.С. Нахимова. Она отсутствовала напрочь, ибо без остатка отдавалась флоту. Таких замполитов я больше никогда не встречал. О его необыкновенной доброте и щедрости ходили легенды, впрочем, это видно из сказанного. Единственный раз я видел его возмущенным, да и то, как выяснилось, деланно.

- Представляешь, Серега, Мишка-то каков мерзавец! Я ему доверил ключ от квартиры, попросив взамен лишь одного. Изобразить мне в ванной что-нибудь романтическое, девушку, что ли, симпатичную. И что ты думаешь, он нарисовал?

Я исполнил сочувствующее недоумение.

- Голого волосатого мужика. Так я теперь боюсь там раздеваться! Единственное приличное место испохабил.

- Так заберите у негодяя ключ и отдайте мне, я вам точно заказ исполню.

- Спасибо, видел я твой Судный день! Пожалуй, Мишкин мужик повеселее будет.

Жизнь текла размеренно, мы бороздили полигоны боевой подготовки, сдавали задачи, участвовали в учениях, готовились к боевым службам, подвергались жестоким проверкам, уходили в море, а, возвращаясь, отправлялись в огромные отпуска, стараясь не превышать 90-суточного предела, чтобы не лишиться полярной надбавки. Деньги, которые никто не копил, их попросту негде было тратить, в отпуске спускались полностью. Что и неудивительно, в отпуске 1977 года я пролетел 23000 км, успев побывать на Тянь-Шане, на Кавказе и в Таллине. Кстати, из Киргизии меня вызвал телеграммой комбриг, и, когда я, демонстрируя высочайшую мобильность, доложил о прибытии в строго указанный срок, то услышал в ответ:

- Мы тут кое-что переиграли, можешь догуливать.

Когда я заметил, что путь-то неблизкий, с китайской границы, мол, сорвался. Наступила очередь комбрига сорваться:

- Вечно ты забираешься в какие-то медвежьи углы, случись война и на службу не вызвать.

Комбриг, как и я, прекрасно знал, что из отпуска имеет право отозвать лишь начальник штаба флота, однако продолжал:

- Ты ведь у нас холостой?