Юрий Любопытнов - Озеро призраков

— Ну вот, Никита, — сказал он, — клади валежник, мелкие сушины.

Они стали собирать валежник, Степан топором срубал небольшие сушины, перерубал их и клал на волокушу. Скоро она была полна дров. Степан попробовал протащить её несколько шагов.

— Будет, — сказал он. — Больше не дотянуть. Сейчас перевяжем, чтоб не упали дрова, и в путь.

Он перевязал тонким сыромятным в две нити плетённым ремнём дрова, взялся за жерди. Волокуша, кренясь на неровной почве, тащилась за плотником. Никита, видя, как дядька Степан тяжело тащит воз, стал помогать ему. С отдыхом они через час дотащили волокушу до слободы.

2.

Били в сполошный колокол. Удары разносились над монастырским холмом, над бревенчатыми кельями, проносились над Пажей и терялись в густом окрестном лесу.

Из покосившихся изб слободы выскакивали не сумевшие утечь под стены Троицы люди, на ходу запахивали одежонку, бежали к Водяным воротам. А набат гудел над окрестностями, вспугивая вороньё с высоких сосен.

Люди крестились, не зная, что произошло и шептали:

— Господи, спаси и пронеси лихое! Спаси и пронеси!..

На Соборной площади собрался народ, оставшиеся монахини, всего числом не больше сотни.

— Пошто трезвонили? — вопрошали крестьяне друг друга, не видя того, кто бы им мог сказать, что случилось. — Пожар где, али ещё что?

Из кельи вышла матушка Евлампия с коренастым мужичком в войлочной шапке, отороченной беличьем мехом.

— Гонец прибыл из Подушкина, — сказал она, кивнув на мужичка. — Говори! — обратилась она к нему.

Мужичок снял шапку, зажал её в руке и поклонился толпе:

— Ляхи числом более сотни идут сюда, — горячо сказал он. — В Сатькове остановились на отдых, а вскоре прибудут сюда. Казаки с литовцами бесчинствуют, отымают припасы, одёжу, скот, кто не увёл в лес…

— К нам по Инобожской дороге пойдут, — сказал кто-то в толпе.

— Прячьтесь люди добрые, — сказал мужичок. — Таите добро своё.

— Что таить? Что было уж разграбили. Иное в лес отправили. Скотину жалко. Как без скотины жить-то…

— Что скотина! Сами хоронитесь. Вороги лютуют…

— За какие грехи Господь наказывает нас…

— А вы сестры? — спросил мужичок игуменью, когда люди стали расходиться. — Как вы то?..

— А мы будем Богу молиться. Куда нам податься?

3.

Ляхи с казаками нахлынули внезапно. Не прошло и часу, как мужичонко с Подушкина сообщил тревожную весть, а они тут, как тут. И не один десяток. Монастырская улица наполнилась запахом конского пота и кожаной сбруи. Иные из слуг монастыря и скарба малого, с чем бечь в лес, не успели собрать.

Конные стали рыскать по монастырю, с десяток поскакали в Бобыльскую слободу.

Степана схватили в его избе, скрутили руки назад, выволокли на улицу, связали верёвкой и так за верёвку, как скотину, привели в монастырь на площадь. Там уже были мужики, согнанные с окрестных мест, кто не успел податься в лес. Степана толкнули в толпу пригнанных, не развязывая рук. Рядом с собой он увидел краснолицего коренастого мужичка в полукафтанье с надорванным рукавом, в кожаной рыжей шапке, отороченной овечьим мехом. Степан узнал его: это был Филипп Малой, родом из опустевшей деревеньки Сукольниково, промышлявший тележным ремеслом при монастыре, с месяц или два назад подавшийся в леса от первого наезда шлехетской своры.

— Филька, — воскликнул плотник. — Бодай тебя комар! Ты ж…

Мужик подмигнул ему:

— Тише! Словили меня. Подался я сегодня утречком сюда навестить сударушку, да попался ляхам на завтрак. Вишь, привели на лобное место. — Он криво усмехнулся.

Степан хотел ещё о чём-то расспросить Фильку, но на крыльце раздался шум.

С игуменских покоев, по лестнице спустился высокий человек с измождённым от болезни или от аскетического образа жизни серым лицом, с прямыми светлыми волосами почти до самых плеч, в дорогой бархатной одежде с позолоченными пуговицами и вышитыми по синему полю шёлковыми затейливыми цветами. На поясе болталась длинная шпага. Рядом с ним шествовал, иного слова нельзя было подобрать, круглый человечек с гладко выбритой головой и длинными чёрными усами, спускающимися к подбородку, в зелёном жупане и кривой саблей на боку. Атласные шаровары были заправлены в мягкие козловые сапоги.

Длинный испитой человек остановился перед толпой на предпоследней ступеньке крыльца и заговорил. Голос был скрипучий, как песок, попавший в жернова:

— Ну что, пёсье отродье, — сказал он, поводя светлыми глазами по толпе и держа левую руку в перчатке на эфесе шпаги. — Желаете служить польскому королю Сигизмунду?

Толпа безмолвствовала.

— Не хотите говорить, чума на вашу голову! Не образумились ещё? Не пришло время? — Он сделал длинную паузу, мрачно посмотрел на разношёрстную толпу, понуро стоявшую у крыльца, и рукой подозвал поближе толстого человечка: — Прикажи привести того… нищего.

Толстяк, гремя саблей, бросился исполнять приказание.

— Сказывают, — продолжал пан, — будто от вашего монастыря к Троицкому ведёт подземный ход. Только никто якобы не знает где. Мы бы попытали сидельцев троицких, да они носа не кажут из-за стен. Вот мы и навестили вас. У вас нет стен таких дуже мощных… — он захохотал.

Захохотали и несколько человек, пришедших с ним.

В дверях игуменских покоев показался толстяк, а за ним Фролка Кривой. Его сразу нельзя было и узнать. Непокрытая голова была расчёсана, на плечи был наброшен ярко жёлтый кунтуш, в сапоги с подковками были заправлены бархатные штаны.

— Фролка! — прошелестело в толпе. — Ой! Смотри, народ, обнову справил! Вот и нищ!

— Наряди козла в епанчу, всё равно козлом останется, — сплюнул на землю Филька Малой. — Он лазутчик ляхский. — Глаза слобожанина блеснули из-под шапки.

— Это ваш человек, — ткнул пальцем в Фролку шляхтич. — Вы его знаете. Он говорит, что есть подземный ход из вашего монастыря в Троицкий.

Толпа безмолвствовала.

— Так есть или нет? — грозно повторил пан. Брови его сдвинулись к переносице.

— Откуда нам знать, — произнёс из толпы горшечник Платон. — Есть или нет. Это, чай, не дорога, по которой кажинный день ездишь. Нам это неведомо.

— Если Фролка сказывает, что есть такой ход, его и пытайте. А с нас что взять, — сказал Степан. — Откуда нам знать.

— Кто это голос подаёт? — поднял кверху бровь пан.