Юрий Любопытнов - Озеро призраков

— А большая она? — спросил Борзов. Он что-то слыхал о «Кроте», но очень давно и помнил плохо.

— Да не больше тебя. Места мало занимает. Главное, самоходная. Куда скажешь, туда и придёт.

— Где ж её раздобыть? — снова спросил начавший приходить в себя Борзов. Он внимательно уставился на Пищикова.

— Ставь бутылку, и я дам тебе адресок.

Акиму неохота было так с бухты-барахты выкладывать пять рублей невесть за что — Пищиков мог и обмануть, — и он замолчал.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Пищиков. — Да не надо мне ничего. Знаю, что ты жмот несусветный. Так сделаю. Ах, если бы ты знал, до чего хороша машинка. Жалко даже тебе и отдавать. Зашибает, правда, часто. А зовут её Мишка Сержуков.

— Тьфу, чёрт! — выругался Борзов. — Я его серьёзно, а он…

— Чудак ты, Борзой! Неужто я с тобой шутки играю. Стар я стал для шуток. Есть же такой мужик. Как это ты только не слыхал. Дешёвый мужик. Как раз для тебя. Живёт на Школьной, здесь в жилдомах, дом номер шесть, а вот квартиру забыл… Его Дешёвым так и зовут. Берёт недорого — вот кличку к нему и присобачили. Так что сходи. Если не подрядился к кому — пойдёт к тебе. Только не обидь его выпивкой, — посмеялся Колька и, похлопав Борзова по плечу увесистой рукой, пошёл своей дорогой.

Борзов не знал: смеётся или говорит правду Пищиков. Однако раздумывать не было времени, и он свернул на Школьную улицу и разыскал Сержукова. Пищиков говорил правду. Мишка жил в шестом доме в тридцать третьей квартире. Ему было около пятидесяти. Не высок, рыжеват, жилист и подобран. Лицо худое, в рыже-седом волосе, руки мозолистые, шишкастые. Вышел он на звонок к Акиму в расстёгнутой рубашке, пропустил гостя в квартиру. Сержуков был свободен, и они вместе, не откладывая дел в долгий ящик, пошли осматривать предстоящий фронт работ.

Мишка посмотрел, где копать, сколько копать, определил сроки работы, и они подрядились. Мишка копает Борзову яму в двенадцать кубов и за куб берёт по десять рублей.

Аким был рад такой сходной цене и не стал торговаться. Договорились, что Мишка начнёт работу в первую же субботу.

Аким за день до прихода Мишки вбил колышки, очертил границы ямы и стал поджидать Сержукова, прикидывая в уме, что обойдётся он ему намного дешевле, чем он предполагал ранее.

Как и договаривались, Мишка пришёл в субботу чуть свет с лопатой. Утро было свежее, росное. Сапоги шабашника были влажными и блестели как лакированные. Сняв помятую рабочую шляпу, он присел на нижнюю ступеньку крыльца, посмотрел на солнышко, как оно улыбчиво двигалось по небу позади клёнов и сирени, закурил.

Вышел Борзов. В пижаме, в тапочках со смятыми задниками. Почесал пятерней белую, незагорелую грудь, позевал вслух.

— Всегда так рано ходишь? — спросил он Сержукова.

Мишка дёрнул плечами, сощурился, пустил вверх синюю струю дыма.

— Мне бабка моя, царство ей небесное, всегда говорила: «Михайла, запомни, — ранняя птичка песни поёт, а поздняя слёзки льёт». Я вот и помню бабкины слова. — Он посмотрел на хозяина: — Хочется побыстрее сделать. Да и утро… до чего же хорошо. Проспать грех такую красоту.

Сержуков задрал голову, оглядел вершины лип на улице, раскидистые кроны старых вётел.

— Обыкновенный день… Какая красота, — сказал Борзов и кинул взгляд на Мишкино имущество: лопату в засохшей глине с отполированным до блеска черенком, ржавый подпилок, торчавший из смятого кармана пиджака.

— Чтой-то у тебя лопата такая замурзанная? — спросил он. — Вон возьми у меня, счас принесу. Из нержавейки. Пятёрку отдал за неё. А у тебя барахло. Надорвёшься такой копать.

— Э-э-э, — протянул Мишка, перехватывая в руке лопату. — Знаю я твои. Только и радости, что блестят. Нержавейкой огороды копать, да и то лёгкую почву. Тупится она по-страшному, да и съедает её земля быстро. Земляные работы надо делать лопатами чёрной стали. Я весь свой век с землёй, колодцев сколько выкопал, погребов, траншей… Собаку на этом деле съел. А нержавейка твоя так — тьфу. Я знаю, как работать.

Как работать, он знал. Докурив «Приму», забросив окурок, поплевал на руки и выкинул первый штык земли. Копал Мишка обыкновенно, без заковыристых приёмов, но дело шло споро и сноровисто. Когда пошла глина, он надел спецовочные рукавицы, и только куски земли летели по сторонам.

Аким радовался. Такой быстро дело до конца доведёт. Спасибо Пищикову, удружил, хорошего работника подсказал.

Перекуривал Мишка редко, а если перекуривал, то не спеша, с оттяжкой. Курил за раз одну-две сигареты. И так: походит, побродит, порасспрашивает Борзова про то, про сё. Хозяин тут же, при нём, следит-послеживает — там стена ямы в укос пошла, здесь угол чересчур востёр.

— Поправим, Аким Иваныч, — соглашался Скржуков с замечаниями. — Я тебе сначала, как есть сделаю, не буду же сразу филигранить, а потом в чистоте доведу. Щас-то тяжело, а как песочек пойдёт — мигом управимся.

— А как ты думаешь, Михаил, приямок надо будет копать?

Мишка сдвинул шляпу на ухо.

— Я думаю, надо. Всё равно до чистого песка не доберёмся — глубоко очень. А приямок сделаешь, прикроешь его — узор будет.

«Узор», по-Мишкиному, красота.

Сидит Мишка на краю ямы, ноги свесив. Ведёт разговоры с хозяином.

— Место у тебя красивое здесь, Аким Иваныч. Участок хорош.

— Хорош-то хорош. А сколько денег я в него ухлопал. Вам что в казённых домах, над вами не каплет, живёте в ус не дуете, отработали что положено и — гуляй. А здесь горбатиться надо. Задаром ведь ничего не сделаешь. Задаром только птички поют.

Мишка бросил комок земли в яму, громко рассмеялся после слов Борзова:

— Как точно ты сказал, Иваныч. Вот уж право — точно и наверняка верно.

Он долго хмыкал, крутил головой и бил себя ладонями по коленям, выражая свой восторг сентенцией Борзова.

Перед окончанием работы Мишка, с выдохами выбрасывая уже из глубокой ямы комья земли, сказал как бы мимоходом:

— С начином бы надо, Аким Иваныч.

Борзов промолчал, а Мишка продолжал, подчищая дно:

— Я помню, ещё отец рассказывал — он у меня в артели по плотницкой части состоял, — так вот он говорил, что всегда с начином ставили водки. Обычай такой. Это тогда, а щас проще ещё стало.

— Это чего же проще? — не понял Борзов и насупился.

— Да водки везде можно купить.

Борзов тяжело вздохнул, но ничего не сказал.

Вечером он поставил бутылку на стол. Мишка разулся и босой прошёл на террасу. Сел на табуретку, обтёр губы. Хозяин разлил, поднял свою стопку.