Юрий Любопытнов - Озеро призраков

— Молодец, Михаил. Хвалю. Башка ты. Ну их, баб!

Он сел рядом с Расшибаевым, положил руку ему на плечи и тонким голосом затянул:

Ой, при лужку, при луне,

При счастливой до-о-ли-и…

Мишка, глядя в потолок, подхватил сильным голосом:

При знакомом табуне-е

Конь гулял на воле…

Они пели, забыв обо всём на свете, и, наверное, каждый представлял вечерний луг, капли росы, серебрившиеся под луной, табун пасущихся лошадей, тусклый отблеск чёрной воды, угасающиеся языки дымного костра, топот копыт, седую пыль, оседавшую на дороге, теплившийся свет в низком окне и русоволосую девушку, смотрящую на затягивающуюся ночной мглой дорогу. Где та девушка, которую они ждали, которую нашли? Куда она подевалась?

Вошедшая в прируб бабка Ольга, хотевшая узнать, не натворили ли чего пьяные мужики, остановилась у порога, покачивая головой. Верхом на стуле с расстёгнутым воротом сидел Мишка. Напротив — Кузьма. Глаза его были закрыты. Он раскачивался и пел, пел громко, во всю силу ещё крепких лёгких, отчего лицо его покраснело, шея раздулась и толстые, перевитые жилы взбугрили кожу. Он дотянул песню до конца, насколько мог, и, будто забыл что-то, вздрогнул, открыл глаза и тут же склонил голову на плечо Расшибаеву.

Мишка приподнялся со стула.

— Никак сшибло, дядя Кузьма? Ты полежи, полежи, полегчает. Давай на кровать?

Кузьма оттолкнул его руку.

— А-а! Не на… Ну их, баб! От них проку нету… Так, одна блажь. Ну их к ляду!

Увидев Ольгу Калинову, хотел топнуть на неё ногой, но не получилось.

— Какой пьянющий-та-а! — проговорила Калинова. — Как же он домой пойдёт?

— Нормально, нормально, — приговаривал Мишка. — Я его провожу, дойдёт.

— Не на… сам…

— Где сам! — бормотал Мишка, засовывая негнущиеся руки Кузьмы в рукава пиджака, снимая с вешалки шапку и надевая её на круглую голову гостя.

Расшибаев одел Кузьму и придирчиво осмотрел его — не забыл ли чего, взял под руку, и они вышли на улицу. Горели фонари, под ногами звучно скрипел снег. Иногда, как выстрелы, слышались потрескивания промёрзших бревён домов. Улицы были пусты. Мороз крепчал, хватал за уши, щёки, подбородок. Мишка тёр их шерстяной варежкой, под фонарями останавливался и заглядывал в лицо Лычкову: не обморозился бы Кузьма. Доведя старика до крыльца, Мишка попрощался с ним и вернулся к себе.

На следующий день мороз спал. Шёл снег, мохнатый, рыхлый. Он вязко облеплял деревья, провода, коньки крыш. И они тоже были мохнатые, как в пушистых шубах.

Вечером к Расшибаеву постучались. Он открыл дверь и увидел Кузьму, стоявшего на крыльце. Снег густо припорошил шапку, толстым слоем придавил плечи.

— О-о, дядя Кузьма! Проходи, что стоишь? — пригласил Мишка гостя.

Кузьма медленно, словно застыли руки, обмахнул валенки, стряхнул снег с шапки, с пиджака.

— Давай, давай, — торопил его Расшибаев. Он был в одной рубашке и ёжился от холода.

Кузьма наконец вошёл и вслед за собой втащил большой, но, видно, лёгкий мешок.

— Никак подарок от Деда Мороза? — засмеялся Мишка.

Кузьма не спеша снял одежду, сел на стул, ладонью разгладил щёки.

— Я вот пакли тебе принёс, — сказал он. — У меня, знаешь, знакомый завскладом работает, здесь, у нас, на лесоторговом… Раздобыл я паклицы. А то угол у тебя худой… Проконопатим стены, тепло будет. — Кузьма потёр замерзшие руки.

— Спасибо, дядя Кузьма, — ответил Мишка и звякнул чайником. — Посиди, счас чайку попьём… с мятой.

— Ты вот, Михаил, пол хотел летом делать, а фанера у тебя есть?

— Надо будет доставать.

— Договорился я со своим, — весело сказал Кузьма. — Как привезут фанеру, он мне даст знак. Тогда возьмём. Сколько тебе надо?

— Да метров тридцать.

— Во-о, я так и просил… около сорока. Пускай лишняя будет, потом пригодится. Можно крыльцо забить, а то дует, как выйдешь.

Кузьма прищурился, подошёл к лосиным рогам, на которых висели его пиджак и шапка, и погладил их полированную поверхность заскорузлой рукой.

1978 г.

САМОДЕЛЕЦ

— Иван!

— Ну что тебе?

— Куда это ты снаряжаешься?

— Куда надо, туда и снаряжаюсь… Видала, Серёга Велихвостов приходил? Мотоцикл у него дурит. Шумел, чтоб я забёг посмотреть машину.

Катерина простоволосая, выбежала в прихожую: фартук съехал на бок, в правой руке мокрая тряпка — протирала пол, — остановилась против мужа.

— Можно подумать, дома делов нету. Опять надолго?..

— Да что ты, Кать! Я мигом!

Иван Шмонькин сидел на пороге и обувался. Он приспособил на ногу ботинок и взглянул снизу на жену.

— И-и-ых! — покачала она головой. В руке дрогнула и затряслась тряпка. — Бесстыжие твои глаза… Опять дотемна пробалуешь. Поднесут — ведь не откажешься?

Иван встал, топнул ногой, проверяя, как сел ботинок, оправил старый, но чистый пиджак.

— Какой же дурак откажется, если задарма, — посмеялся он. — Да я мигом, посмотрю — и всё!

— Знаю я твои — мигом. Чтоб через час был дома, — махнула тряпкой Катерина. — Без баловства. Слышишь?

— Слышу, слышу. Не глухой.

Иван сбежал с крыльца, на ходу пригладил растрепавшийся, ещё не редкий белёсый чуб и запылил к дому Серёги Велихвостова, стоявшему на крутом взгорке, за оврагом, по которому протекал неширокий, в два куриных шажка, ручей.

Катерина вздохнула, прошла на кухню, присела на табуретку возле окна. На соседнем участке пенсионер Рогачёв мыл измазанную землёй плёнку, снятую с грядки огурцов, его сноха Вера, телефонистка АТС, полола лук, дальше, за двумя домами, Стребковы красили крышу длинными маховыми кистями. Погода была хорошая, и они торопились управиться до темноты. А Иван убежал по соседским делам…

Сколько она с ним прожила, уже скоро восемнадцать лет будет, а он каким был, таким и остался. Ещё до замужества заметила она у него страсть к механизмам, охоту к разного рода поделкам. Бывало, смеркается, идёт он на встречу с ней, руки держит за спиной, — значит, подарок несёт. Подойдёт развернёт газету, а там лягушка скачущая. Катерина в страхе от неё шарахается, а он смеётся-заливается. Отдаст, а потом новое что-нибудь придумает. Со всего посёлка собирал отслужившие свой век часы для своих поделок. И в починке старых вещей не было ему равных. Теперь навострился на ремонте пианин. У многих дети стали учиться в музыкальных школах, он и взялся по музыке — отладит, настроит. Сладу совсем с ним не стало, только и пропадает у соседей: тому — это, тому — то, благо зовут. Не столько для себя делает, сколько для других.