Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

— Да, я его застрелила.

В сопровождении Мартина, следовавшего за ней с одеялом, которым она ночью укрывалась, Руфь, идя между двумя полицейскими, спустилась с пригорка на Гэхбергское шоссе, где уже ждал тюремный автомобиль. На ней была все та же черная люстриновая юбка и розовая ночная кофточка, в которых она добралась от Варшавы до Вюрцбурга. Пальто у нее не было. Ночи стояли холодные. Мартин набросил ей на плечи одеяло. «Провожать нельзя», — сказал полицейский.

Она подошла к Мартину, поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. Это была ее первая ласка. Полицейские сели вслед за ней — оба одновременно, с разных сторон.

Восьмидесятилетняя мать аптекаря Адельсгофена, того самого, у которого Иоанн стащил с чердака детскую коляску, любила после обеда посидеть в дворцовом парке, всегда на одной и той же скамейке, устремив взгляд на старинный замок, только частично пострадавший от бомбежки. Замок был построен в стиле ренессанс-барокко Балтазаром Нейманом, сам Тьеполо расписывал его плафоны. Весной многие старики в городе охотно посещали обширный тенистый парк.

Как-то раз к почтенной даме подсел Мышонок и завел с ней разговор; ему надо было выспросить, не сохранилось ли в доме белья для новорожденного, а если да, то где его искать. На следующий же день Иоанн отправился за пеленками и распашонками на тот самый чердак, откуда он в свое время стащил коляску.

И вот в один прекрасный день в начале мая Петр и Иоанн через весь город потащили коляску к выгону. Коляска была черная. Чтобы избавить Иоганну от неприятностей, какие доставило маляру пальто из верблюжьей шерсти, ученики позаботились выкрасить ее в белый цвет, а спицы в розовый. Втолкнув в сарайчик коляску, в которой лежал узелок с детским приданым, а сверху записка: «От учеников Иисуса», мальчики отправились восвояси. Это от матери Ужа Петр узнал, что у Иоганны в июне родится ребенок.

На обратном пути Петр рассказал товарищу:

— Конрад просил меня зайти к нему в четыре часа. Хочет будто бы похвастать своим щенком. А мне почему-то кажется, что у него другое на уме. — Конрад был тот самый парень, который выманил у слабоумной крестьянки гуся, а потом загнал его хозяйке «Золотого якоря».

— А что если он задумал тебя прикончить? — спросил Иоанн. — Шарф и Зик небось догадываются, что ты сообщил о них. Ведь только ты один и видел, как они с Оскаром садились в лодку. Я бы на твоем месте не ходил.

— Этим делу не поможешь, — задумчиво сказал Петр. — Я и сам не знаю, идти или не идти, и каждую минуту решаю по-другому. Долго я так все равно не выдержу. Понимаешь, мне нужно знать, на каком я свете. Если Конрад будет один, я с ним справлюсь. Нож всегда при мне.

— Я бы не так сделал, — сказал Иоанн, работавший теперь учеником в типографии, где печатался орган социалистов. — Я бы опубликовал в нашей газете полный перечень их имен. Их пошлют в лагерь, и ты вздохнешь свободно.

— Это еще вилами по воде писано, пошлют или не пошлют. А если и пошлют, так долго ли выпустить? Мы же видели, как получилось с Шарфом и Зиком. В том-то все и дело. Сила ведь опять на их стороне.

— Так дай мне по крайней мере список — на всякий случай, если они что-нибудь тебе сделают.

— Это можно, — согласился Петр. Он вытащил из кармана клочок бумаги и записал на нем имена. Всего тридцать два имени. Отряд Шарфа за последний год сильно разросся.

Конрад жил на Брунненгассе, в четырехэтажном доме. Между замысловатыми фронтонами тянулась плоская крыша, усыпанная толстым слоем песка. Посередине был стеклянный люк, освещавший лестницу. Люк был из простого стекла, и поэтому огорожен решеткой. Конрад убрал решетку и засыпал стекло толстым слоем песка. Равномерный настил песка и должен был сыграть для Петра роль смертельной ловушки.

— Годовалый щенок, а знаешь, как крыс ловит, — стал рассказывать Конрад, усадив гостя. — Вчера двум перекусил загривок. А потом как взялся за них, так только за ушами трещало. — Мордастый щенок лежал в углу на изодранной подстилке.

Конрад предложил вместе подняться на крышу — там сейчас самый солнцепек. Он взял с собой подстилку и судок с собачьей едой. Оба взобрались по лестнице, собака — следом. Петр не вынимал руки из кармана, где лежал нож.

Плоская крыша была зажата стенами соседних домов. Столкнуть меня он не сможет, сообразил Петр и почувствовал себя увереннее. Солнце пригревало как раз то место на песке, где находился люк. Сюда-то Конрад и бросил собачью подстилку. Щенок сразу же заковылял к своему привычному ложу. Конрад заранее убедился, что стекло выдержит собаку.

— Пойду принесу нам чего-нибудь попить. А ты поставь щенку его судок, — сказал он Петру и пошел к двери.

Едва Петр ступил на стекло, как оно с тихим звоном разлетелось. Собака взвыла и кувырком полетела вниз — через все четыре этажа. Но Петр успел зацепиться за край крыши. Он по грудь повис над люком. Когда он наконец выкарабкался, обе его ладони были порезаны стеклом. Сердце стучало молотом. Он глянул вниз. Там лежала окровавленная масса.

Стив и Иоганна хранили неизменным в душе тот образ, который каждый из них унес с собой в разлуку. В его письмах слышался ей голос человека, которому она поверила с первого взгляда; а для него любое письмо Иоганны было самой Иоганной. Она не сообщила ему, что носит под сердцем его ребенка. Такая уж это была натура.

Иоганна постирала пеленки, крошечные чепчики и распашонки и разложила их на траве посушить. Сарайчик был залит солнцем. Печка Стива — ее спасительница в эти трудные зимние месяцы — вселяла в нее бодрость и надежду. Перед карточкой Стива в принаряженной голубой оберточной бумагой консервной банке стоял букетик примул, а в углу приткнулась белая детская коляска — скоро в нее положат маленькую девочку. Сарайчик для коз был теперь улыбчивой каютой Мечты, Иоганна по нескольку раз на дню отправлялась в ней в Америку, к Стиву.

После обеда Иоганна собиралась к отцу Ученого. За несколько месяцев до выхода на пенсию этот человек вдруг подал в отставку, чтобы взять на себя защиту Руфи. Уже во время войны готовил он материалы для своей будущей книги: «Немецкое правосудие при нацистах». Дело Руфь — Цвишенцаль интересовало его вдвойне: как адвоката и как убежденного антинациста.

Иоганна искала по Блюменштрассе номер 27. Но когда дома нет, его трудно найти по номеру. Наконец она осторожно спустилась по крутым ступенькам в подвал, над которым торчали лишь остатки фасада, причудливыми зубцами врезаясь в синее майское небо.

Отец Ученого сидел на ящике перед положенной на козлы доской, где высились аккуратные стопки бумаги. У него был взгляд человека, веру которого не могут сломить никакие разочарования. Иоганна, в качестве главной свидетельницы защиты, восстановила перед ним картину убийства Фрейденгеймов, все то, что она видела собственными, остановившимися от ужаса глазами. Он делал заметки, задал несколько вопросов и проводил ее до двери. Свидание с подругой он ей выхлопотал.