Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

На Тауенцтиенштрассе они остановились перед газетной витриной. В газете жирным шрифтом было напечатано: Северная Америка не впускает больше эмигрантов, а безработным неамериканцам предоставляет бесплатный билет на родину.

Южноамериканские республики практически тоже перестали принимать переселенцев, требуя непомерно высокой платы за визу; они это уже знали. А днем раньше они прочли, что число безработных в Германии приближается к пятому миллиону.

— А думал ли ты когда-нибудь, почему…

— Ты опять начинаешь? — Секретарь терпеть не мог «мировых проблем» Стеклянного Глаза.

— А ведь существуют же люди, у которых есть работа, правда?

— Я уже сказал тебе: кому как повезет.

— Но я хочу спросить, думал ли ты когда-нибудь, почему работа есть именно у одних, а не у других. Могло же быть и наоборот.

— Лучше подумай-ка сам, да как следует, почему ты так непроходимо глуп.

Только через несколько минут — самостоятельно доискавшись причины, почему крест безработицы лег на плечи именно тех, а не других, и вспомнив, что и в прусской лотерее часть билетов выигрывает, а другая — нет, — Стеклянный Глаз угрюмо пробормотал, что он вовсе не так уж глуп.

«Нет, ты не глуп, но ты впал в отчаяние, иначе ты не задавал бы таких глупых вопросов», — подумал секретарь.

Внезапно Стеклянный Глаз сказал:

— Вся беда в том, что мы лишь шахматные фигуры, а весь мир — огромная доска, на которой капиталисты разыгрывают свою последнюю партию.

— Лучше подумай, где нам сегодня ночевать. Становится холодно.

— Не считаешь ли ты, что капитализм…

— Я ничего не считаю.

— …на этот раз играет свою последнюю партию? И как можно найти работу для тридцати миллионов безработных, если и без них производится больше, чем сбывается? Вот если бы капитализм мог дать этим тридцати миллионам работу…

— Распределение, — сказал секретарь, — вот в чем собака зарыта. Мы и миллионы нам подобных подыхаем не от недостатка, а от избытка: Это и есть тот гвоздь, на котором повесится твой капитализм.

— Но если капиталисты…

— Отстань наконец… До чего доводит гороховый суп!

— …если они начнут новую войну?

— Может быть, война и будет тем гвоздем, на котором повесится капитализм.

Они миновали церковь Поминовения на Курфюрстендамм, и, когда свернули на Кантштрассе, Стеклянный Глаз сказал:

— В России нет безработных.

— Если ты к тому же понял значение этого факта в свете всего вышесказанного, а именно: что у нас, да и везде, где есть безработные, причина безработицы — в существующей системе, — тогда мы спокойно можем заняться поисками ночлега.

Дрожащие от холода проститутки стояли на углу, но взглянули на друзей лишь мельком — с этих двух ничего не возьмешь.

— А почему мы не едем в Россию?

Секретарь не сразу ответил. Занятый своими мыслями, он спросил:

— Ты тоже устал?

— Смертельно.

Только перейдя улицу, секретарь сказал:

— Мы слишком стары!

— Да. А последние полтора года нам тяжело пришлось… Но если бы на те две тысячи марок мы как следует откормились и потом поехали в Россию… Может, в России мы бы и жили как порядочные рабочие.

Оба засунули руки глубоко в карманы брюк и пробивались сквозь косой дождь; ветер гнал их вдоль длинной Кантштрассе.

— Как ты думаешь, что зимой хуже: быть голодным или бездомным?

— Завтра утром ты сам сможешь совершенно точно ответить на этот вопрос.

Они уже трижды на этой неделе безуспешно пытались попасть в бесплатную ночлежку. Она всегда была переполнена постоянными обитателями. В Берлине в ту пору были тысячи и десятки тысяч людей, по тем или иным причинам не получавших пособия по безработице, и свое единственное богатство — койку в ночлежке — они всеми средствами защищали от новичков. В домах Армии спасения постель стоила двадцать пфеннигов. Кто не имел их — того не впускали. У них не было сорока пфеннигов, а просить милостыню по квартирам было уже поздно: часы на башне пробили десять.

Чья-то автомашина затормозила у ресторана. Две дамы и мужчина вышли из нее. Стеклянный Глаз и секретарь остановились и смотрели, как швейцар с огромным зонтом провожал их к подъезду.

Все произошло слишком быстро. Кроме того, неподалеку стоял полицейский. Проходя мимо него, они, не поворачивая головы, почувствовали, что полицейский, по плащу которого барабанил дождь в такт их шагам, обернулся и посмотрел им вслед.

Свет фонарей отражался в мокром асфальте Савиньиплац. В одном из подъездов стояла и курила проститутка.

— Пойдем, мальчик?

— Слепая она, что ли?

Но обращение относилось совсем не к ним, а к какому-то долговязому человеку в галошах, который в этот момент бесшумно их обогнал.

Стеклянный Глаз почувствовал какой-то толчок изнутри.

— Нам негде переночевать. — Окончательно растерявшись, он добавил: — Мы приехали из Южной Америки.

Но и это не подействовало, долговязый ничего не ответил и даже не замедлил шагов. Стеклянный Глаз начал отставать, и секретарь опять догнал его.

Молча пошли они дальше, мимо магазина похоронных принадлежностей, мимо ярко освещенного мебельного магазина, в витрине которого крутился патентованный диван, превращавшийся на глазах в кровать. Долговязый стоял перед витриной. А потом опять обогнал обоих друзей.

Три человека сошли с трамвая и, пробиваясь сквозь дождь и ветер, перешли улицу.

Секретарь подошел к старухе, ждавшей на остановке трамвая. Он никогда не знал, что надо говорить в таких случаях. Меньше всего убеждала правда, уже хотя бы потому, что ее надо было пространно объяснять. Он сказал:

— У меня пятеро голодных детей.

Старуха испуганно отшатнулась, но, увидев по лицу секретаря, что бояться ей нечего, равнодушно подошла к рельсам и посмотрела, не идет ли трамвай.

Секретарь последовал за ней. Тогда старуха все-таки испугалась. Перейдя улицу, она по другой стороне пошла к следующей остановке.

Между тем Стеклянный Глаз остановил какую-то служанку, гулявшую с маленькой черной собачкой, и получил от нее пять пфеннигов. Десять оставалось еще от той марки. На ночлег не хватало двадцати пяти.

Процентное соотношение они уже выяснили: по холодным и дождливым дням из сорока — пятидесяти попыток выпросить что-нибудь удавалась лишь одна, хотя они и научились расставлять такую мелкую сеть, что ни один мало-мальский щедрый на вид человек не мог ее миновать.

Конкуренция была жестокая. Берлин кишел тысячами профессиональных нищих, к тому же существовала еще целая армия безработных, хотя и получавших пособие, тем не менее вынужденных попрошайничать. А сердца прохожих очерствели, да и полицейские усердно охраняли республику. Просить по квартирам удавалось редко, за входящими зорко следили швейцары, им за это платили деньги.