Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

— Well, а они все-таки садятся. Да и дело не в девушках. Дело в нем: это у него весь зад наружу.

Но тут вмешался спокойный Петр.

— Многоуважаемый ученик Иаков получит слово и скажет нам, кто, по его мнению, более достойный кандидат и почему. И многоуважаемому ученику Андрею мы тоже еще раз дадим высказаться, прежде чем приступим к голосованию.

Уж больше не спорил. Он только повыше подтянул колени, прижался к ним щекой и стоически сказал:

— All right, all right! [6] Ладно! Ладно! (англ.).

Кладовщик опустился на свое место, чтобы как полагалось, сидя, выслушать Петра. Тот стал в угол рядом со страдальчески изогнутым торсом Христа; отсюда ему были видны сидящие полукругом ученики и вырисовывающиеся за их спинами полки. Он собирался обратиться к товарищам с увещанием, напомнить, что они должны соблюдать величайшую осторожность при посещении недоброхотных даятелей, дабы ничем не выдать тайну сообщества, как вдруг увидел, что апельсина нет на месте. С минуту он растерянно смотрел на зияющую пустоту между двумя пакетами. Ужасное подозрение заставило его склонить голову.

Он уже давно задавался вопросом, не следует ли уделять ученикам хотя бы частицу тех благ, которые они добывали для бедных. В самом деле, разве они не такие же раздетые и голодные? Кому из них за последние годы пришлось хоть раз поесть досыта? А уж больших оборванцев не найти во всем Вюрцбурге. Что верно, то верно. Но верно и другое: если ученики Иисуса, дав слово стоять за справедливость и бескорыстно помогать беднякам в духе самого Христа, — если они начнут отбирать излишки в свою пользу, это, пожалуй, можно будет назвать воровством. Петр столкнулся здесь с вопросом совести, и он бессилен был его разрешить. Должно быть, ответ лежал где-то посередине.

Исчезновением апельсина следовало воспользоваться, чтобы вместе со всеми учениками найти правильный выход. Петр чувствовал себя чем-то вроде судьи, которому встретился спорный случай, и он колеблется — оправдать подсудимого или признать виновным.

Он сказал:

— Тут лежал апельсин. Не взял ли его кто из уважаемых учеников?

Все обернулись к полкам. И только сын причетника Варфоломей не проявил никакого интереса. С помощью неописуемо грязного носового платка он вычищал песок между пальцев правой ноги. И он продолжал заниматься своим туалетом, высунув от усердия кончик языка.

Это наводило на подозрения. Ведь ключ-то у него, подумал Петр, он может, когда захочет, спуститься в подвал. И Петр повторил свой вопрос, на этот раз обращаясь в упор к Варфоломею. Тот вытряхнул свой носовой платок, удовлетворенно вздохнул и как ни в чем не бывало спросил:

— Чего?

— Если уважаемый ученик Варфоломей взял апельсин себе, пусть сейчас же скажет, чтобы подозрение не пало на невинного.

Только сейчас Варфоломей обернулся к полкам и удивленно сказал:

— Сегодня, когда я сошел вниз, он был еще на месте.

И вдруг оттого, что все на него смотрели, глаза его наполнились слезами.

Тогда ученик Иаков, который поспорил с Ужом из-за комбинезона, засунул руку в карман и вытащил апельсин.

— Я обещал принести его сестренке, она никогда не видела апельсина, — сказал он упавшим голосом.

Голодные годы явно взяли свое в физическом развитии Иакова. На худеньком восковом лице мальчика только глаза были большими. Он нервно мял апельсин в руках, словно кусок глины.

— Я ей все рассказал про апельсины, что они золотые, как луна, а внутри слаще сахара. Она и давай клянчить… Но я могу положить обратно…

Сам не зная почему, Петр спросил:

— А сколько лет твоей сестре, ученик Иаков?

— Пять.

В наступившей тишине раздался голос Ужа, и видно было, что его слова всем пришлись по сердцу: все одобрительно закивали.

— As far as I am concerned, [7] Что касаетсл меня (англ.). пусть тащит апельсин домой своей сопливой сестренке. I don't саге. Я и сам другой раз думаю — какого черта! Здесь лежат отличные колбасы и целый окорок, а у нас животы подвело и слюни голодные текут. Это тоже не дело. То hell with it, [8] К черту (англ.). думаю я про себя.

Выслушав Петра, который изложил им свои моральные сомнения, Уж продолжал:

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Конечно, лучше бы воздержаться. Но это не так-то просто! В конце концов, мы не голодающие факиры, которых возят в клетке и показывают за деньги. По-моему, если мы что-нибудь возьмем себе, хотя бы один кружок колбасы, чтобы так свински не урчало в животе, — мы, наоборот, большего добьемся для других. Это же обычные коммерческие издержки, и, по-моему, они себя оправдают.

Петр, который последнее время быстро тянулся вверх, прекрасно знал, что такое постоянно быть голодным. Он уже почти преодолел свои сомнения и теперь высказал вслух последнее.

— Но как же знать — что можно, а чего нельзя? — спросил он задумчиво, больше обращаясь к самому себе.

Уж, размышляя, склонил голову набок.

— Себе мы могли бы брать меньше, чем нужно, — сказал он, — а иначе… иначе… — Он запнулся, не зная, как выразить свою мысль.

Но Петр мотнул головой.

— Правильно, — сказал он с удовлетворением, как будто ключ к неразрешимой загадке был найден. Уж от нетерпения съехал на край скамьи.

— Тут еще одно дело… У нас ни у кого нет ботинок. All right, сейчас это не беда! Ну а зимой, когда ударят морозы? Когда снегу навалит сугробы, не очень-то разбежишься вынюхивать по городу, у кого что припрятано. Того гляди пальцы себе отморозишь. Значит, надо сперва самим разжиться обувкой, а уж затем искать ее для других. Ведь это же и дураку ясно. И то же самое я скажу насчет ветчины.

Но Петр решительно замотал головой.

— All right, насчет ветчины не настаиваю.

У Иакова лихорадочно блестели глаза. Румянец стыда то вспыхивал, то угасал на его щеках. Он по-прежнему мял в руках апельсин.

Все молча, голодными глазами смотрели на Петра, который взял с полки пять яблок и, достав из кармана перочинный ножик, разрезал их пополам. Каждый получил половинку и мгновенно вонзил в нее зубы. Ученику Иакову Петр дал целое яблоко — он и сам не знал почему.

На следующий день рыбак Крейцхюгель обнаружил в своей лодке синий рабочий комбинезон. Он поднял его, развернул на свет и невольно пощупал сидение собственных штанов, от которого давно уже осталось одно воспоминание.

Не спеша уселся он на корму и принялся стаскивать с себя худые штаны. При этом взгляд его случайно упал на бумажку, завалившуюся за дощатый настил. «Ученики Иисуса!»

— Что за притча! Да их уже две тысячи лет как на свете нет. Видно, кто-то вздумал надо мной подшутить. Что ж, извольте, не возражаю.

Он натянул штаны и встал. Они еле доходили ему до щиколоток. Рыбак был худ, как жердь, и долговяз — метр девяносто ростом.