Мария Ануфриева - Доктор Х и его дети

Она стала больше интересоваться делами, которыми занимались взрослые, приходя в гости, и сквозь звон бокалов и смех иногда слышала странные звуки, а может, просто выдумывала, что слышала.

Постепенно она осмелела и временами стала приоткрывать дверь чулана, подслушивать и подглядывать. Ничем, похожим на то, что было на фотографиях, взрослые не занимались, а увидев девочку, звали ее в комнату, угощали сладким и даже вести себя начинали потише. Но тогда с ними становилось скучно, и она снова уходила в чулан, где скучно не было, потому что там она оставалась одна. А наедине с собой разве заскучаешь?

Иногда она замирала и с удивлением прислушивалась к себе, мысленно озиралась, совершенно отчетливо ужасаясь немыслимости прозрения: она — это не она. Какая-то другая девочка сидит сейчас в чулане. Она может рассказать всю ее жизнь день за днем, но когда пытается понять, как случилось ей попасть в чужое тело, словно останавливается на краю пропасти.

Чувство отстраненности от своего телесного Я было выпуклым и безусловным, но скоротечным, за ним реальность возвращалась, сознание вновь сцеплялось с ней и уже не протестовало — до следующего прозрения.

Она придумывала несуществующую жизнь для повседневной себя, первоклассницы, живущей с мамой в «малосемейке»: то у нее появлялся приехавший из Америки отец, то бабушка-графиня, то выигрыш в конкурсе красоты переносил ее в новую реальность, а иногда именно в их школе седовласый именитый режиссер искал девочку для главной роли в своем новом фильме.

Весь набор сказочных штампов о современной Золушке пересыпался в ее мечтах, как изменчивые картинки калейдоскопа. В минуты прозрений на них сверху взглядывала она настоящая — и недоумевала, как может быть такой дурой эта девочка, сидящая в чулане. Точнее, может и не она взглядывала, а он — разум. Ведь живущий внутри голос вряд ли может иметь пол.

Еще в такие минуты этот кто-то — настоящий, так редко в ней просыпавшийся — смотрел на нее с явным сочувствием. Это тоже было странное ощущение, от которого голова должна была бы расколоться на две половинки, как рассеченный надвое арбуз, ведь в ней — в голове — все и происходило. Один незнакомый человек жалел другого — знакомого, и при этом незнакомым была она сама, но и знакомым — тоже она.

Если уйти с работы вовремя, не позднее пяти часов вечера, можно успеть занять «свой» столик в хинкальной — в дальнем углу возле окна, а сбоку еще и вешалка стоит. Когда народ начинает заполнять зал, рогатый ствол вешалки обрастает куртками и шубами, удачно закрывающими его столик от большинства посетителей.

Христофоров заказал графинчик, бокал запивона, порцию хинкали со смешанной начинкой из говядины и свинины и достал из портфеля любимый журнал «Психиатрия и психофармакотерапия». Номер четыре за две тысячи двенадцатый год. Просто так пить как-то неловко, а вот читать и выпивать — совсем другое дело.

Знакомый официант принес графин и пару тонких бутербродов с колбасой, считавшихся в заведении «комплиментом» для постоянных посетителей, терпеливо ждущих обстоятельно приготовляемое горячее, когда на столе уже нагревается охлажденное горячительное.

Выпил первую стопку, наугад открыл журнал на восьмой странице и углубился в статью о соотношении терминов «суицидальные мысли» и «суицидальные фантазии».

— Вы один, Иван Сергеевич? Вот спрятались! Я вас в окно с улицы увидела.

Христофоров вздрогнул и оглянулся. Под сенью вешалки за его спиной стояла Маргарита в белом — это в декабре-то! — пальто с игриво-кучерявым меховым воротником.

Припертому к стенке вешалкой и Маргаритой, ему не оставалось ничего, как признаться, что он и впрямь один — бухает после работы в компании любимого журнала, номер четыре за две тысячи двенадцатый год. Признался он лаконичным кивком, ничуть не сомневаясь, что Маргарита и так все поняла.

— Меня бокал смутил, — она показала на запивку. — Хорошо, что вы один.

Христофоров придвинул к себе бокал на тонкой ножке с благородной рубиновой жидкостью.

— Это не сок! Вы что, водку вином запиваете? — Маргарита села за столик.

— Поразительная наблюдательность! Но это для вас. Я чувствовал, что вы зайдете.

— Извините, что вмешиваюсь не в свое дело, но вам же нельзя.

— Мне? Нельзя? — Христофоров налил еще одну стопку, демонстративно вкусно выпил, закусил остатком «комплимента» от заведения и оперся руками о стол. — Не дождетесь!

Это «не дождетесь» за последние три года стало его девизом вроде «Делай что должен, и будь что будет». Только он никому ничего не должен, когда снимает халат и выходит со двора больницы, а что будет, то и так будет, два раза не умирать, а одного не миновать, Бог не выдаст — свинья не съест.

Свинья не съест, но выдаст: никто, кроме главврача, не знал о его инфаркте. По крайней мере, до этой минуты он думал, что никто. А о том, что, по мнению кардиологов, второго инфаркта он может не пережить, знал только Христофоров, да и то не верил.

— Я получаю терапию, состояние удовлетворительное и даже более того — хорошее, но так в карточках писать не принято.

— Кожные покровы чистые, живот мягкий, безболезненный, — продолжила в тон ему Маргарита.

— Стул нормальный, со слов мамы, явка тридцатого февраля, — закончил Христофоров. — Откуда вы знаете о моих болячках?

Маргарита пожала плечами.

— Я чувствую себя так, будто присутствую при медленном самоубийстве, — не удержалась она, когда принесли горячее и Христофоров еще раз опрокинул стопку. За здоровье, разумеется.

— Составите компанию? Давайте закажем вам горячее, раз уж вы зашли. У вас ко мне дело?

— Да. Только не удивляйтесь…

— Валяйте, я привычный, — хохотнул Христофоров. — Если вам удастся меня удивить, это будет последняя на сегодня стопка.

Он покачал зажатую в пальцах стопку и выжидающе уставился на Маргариту.

— Я с самого начала не случайно обратилась к вам за помощью. Не только потому, что у вас больше опыта, фантазии и таланта. С этой девочкой не все так просто. Меня назначили ее лечащим врачом, но я не могу объективно к ней относиться.

— Что за конспирологические игры, — насупился Христофоров. — Выкладывайте. Я и так на нее столько времени убил. Зад бы надрать, как откачали, и домой отправить, пусть предки с ней разбираются. Вырастят аленький цветочек, а мы потом — поливай. Я видел ее историю болезни: ну напилась таблеток, ну не знает почему. Бывает. Я вот тоже напьюсь и не могу себе объяснить, зачем это сделал, вроде не собирался…

— Мне неприятно признаваться вам в этом, но Злата — внебрачная дочь моего бывшего мужа.

— Бориса Вячеславыча? — переспросил Христофоров. — Нашего однокурсника?