Елена Стяжкина - Розка (сборник)

Ты заметил, что этот поезд они всегда называют «Киев – Война», но никогда – наоборот? В их голове он идет только в одну сторону. Но вообще-то – каждый день – он идет и в другую. Попробуй это на вкус: поезд «Война – Киев». Можно подавиться. Страшно же, да? Каждый день «Война – Киев»…

Когда наступит время и мы – как страна большущих людей – снова проявимся где-то рядом с Магелланом и Генрихом Путешественником, это все придется долго-долго объяснять. Вот про эту войну, про рашкинскую войну против нас. И посол Люксембурга нам не поможет. Потому что экстремальные туристы не в счет.

Хотя вот Колумб… Ты тоже веришь, что он поехал в Индию за специями? Что он, сука, был пламенным торгашом? Да? Вот реально, сидел такой и думал, как бы привезти в Мадрид перца подешевле? Перец как национальная идея. Плюс гвоздика и шафран. Сам бы ты десять лет подряд мог бы просыпаться с мыслью о перце? Ну? Ладно, уменьшаем масштаб катастрофы. Ты веришь, что его навязчивой идеей была короткая дорога в Индию, где, конечно, можно купить много дешевых специй? Такой навязчивой, что ты был бы готов сдохнуть по пути. Утонуть – в лучшем случае. Почему вы все думаете, что если в вашей голове говно, то у всех тоже говно?

Кристобаль Колон, в Испании он называется так, Кристобаль Колон, дорогой доктор, был уверен, что где-то там, очень далеко, и да, скорее всего в Индии, существует рай. Мир до грехопадения. Дети Адама и Евы, рожденные ими, не спрашивай меня как, рожденные ими до искушения. Кристобаль Колон был одержим идеей Божьего царства, в котором нет боли, беды и крови. Земля имеет форму груши. У черенка есть место, подобное соску женской груди, высокое, самое высокое место в мире, где начинается вход в рай. Его можно увидеть и исследовать, в него можно войти. Это я не я брежу. Это он. Почти голые люди, которых он встретил, наверное, сильно удивили. Если он врал про рай и все-таки искал перец. Но если нет… Представь, если нет. Целых несколько минут он был абсолютно уверен в том, что рай существует. Стоило плыть, стоило… А когда эти голые люди оказались не теми, за кого он их принял, то сразу захотелось золота и рабов. И тут ты прав: в каждой голове – говно. Но и рай тоже. В разных пропорциях просто.

Я – пассажир поезда «Война». Пункт назначения тебе известен.

Жена Арсения Федоровича, Мила, тоже была похожа на гриб. На гриб-лисичку. Милая пара, милый дом, милые комнаты, в которых можно потеряться. И «стиль убранства» – именно это пришло в голову, и Ольга Петровна весело улыбнулась «истории мировой культуры», которая не забылась, обсела правильными словами и пустила кое-какой даже корешок. Стиль убранства этого милого дома принято было высмеивать и называть «пшонкой». Ольга Петровна этого смеха не понимала, зато понимала про «анфиладу комнаты», «колонный зал», «тяжелые хрустальные люстры», «канделябры» и даже про «кожаные диваны» понимала, хотя и не разделяла, считая их пустяковым излишеством. У американского президента Трампа, кстати, тоже был такой стиль. Но, кажется, без диванов.

Слоники Старого Вовка смотрелись хорошо, уместно. Они стояли в открытом книжном шкафу, на полке, впереди томов «Большой советской энциклопедии». Сам Арсений в бордовом бархатном халате тоже был хорош.

«Что ты хочешь?» – спросил он. Спросил, а значит, не забыл.

«Я хочу проводить важные реформы…» – прошептала она, понимая, что говорит какую-то несусветную глупость.

«Смешно, – невозмутимо сказал он. – А дальше?»

«Мы бы могли разработать подробную систему рейтингования преподавателей. Учесть и включить все моменты. Сделать коэффициенты. Умножать на них. И делить. Можно даже через компьютер. Все моменты… Кто лучше, кто хуже… Чтобы было ясно. Подробную…»

«Подробную и не выполняемую, – равнодушно усмехнулся Арсений. – Больше правил – больше не выполнений, больше требований – больше нарушений. Больше нарушений – больше зависимости. Мне нравится ход твоих мыслей… Что еще?»

«Борьба с плагиатом… Чтобы не списывали все у всех…»

«И где здесь деньги?» – он сделал ударение на слове «здесь». И Ольга Петровна послушно завертела головой, внутренне съеживаясь, но и соглашаясь, да, что деньги – главное. И вот эти позолоченные ручки, и вензель «Версачи» на халате Арсения Федоровича, и люстра, конечно… Все это было про деньги. И Ольга Петровна догадалась, что реформы – это про деньги. Ей, конечно, нужно было время, чтобы все обдумать. Но бежать из этой прекрасной квартиры и снова переносить разговор было недальновидно. Однако и застывать здесь коринфской колонной было тоже как-то глупо.

«Наверное, мне лучше умереть», – сказала Ольга Петровна и зажмурилась.

«Да, – согласился он. – Но не сейчас и в каком-нибудь другом месте. А про плагиат хорошо. Поставим программу и будем прогонять все работы. Все работы – курсовые, дипломные, диссертации тоже. И не бесплатно. Хорошая идея. Хорошая. Думай еще, Ольга. Думай».

Ольга Петровна радостно закивала и увидела, что он – совсем даже не шампиньон, а вполне себе ничего. Мужик. Вполне себе третий. И может быть записан в биографию не как равнодушный стыд, а как страсть и влечение, преодоленное правильным пониманием чести. Как сильное, обезоруживающее чувство, как близость, выросшая на роковой, но в рамках пристойности, почве. Она не позволила себе быть наивной и записать Арсения по части любви. Но кто знает, кто знает…

Когда все дружно и покорно проголосовали за нового и, как говорили, молодого и прогрессивного ректора Кайдаша, Ольга Петровна подстриглась. Кардинально коротко, до «ежика». Отец фыркнул и сказал: «Тифозная, что ли?» Но она только легко рассмеялась. И матери, скорбно поджавшей губы: «Женщины в твоем возрасте должны носить длинные волосы, собранные в улитку, а не это», – рассмеялась тоже… Подумала, что у нее, как у Самсона, с волосами ушла дурная сила и что ее совсем не жалко.

С этим новым «ежиком» она чудесно выходила на фотографиях и не боялась теперь несимметричности своего лица.

Арсений считал ее своей правой рукой. И Ольга была ему верной, такой же верной, какой была Старому Вовку. Реформы крутились, как лотерейный барабан. Она оказалась неутомимой выдумщицей новых правил и подходов, она просыпалась среди ночи от сладких революционных грез и неутомимо записывала их в красивый кожаный блокнот. Она назначала сезонные цвета, приемлемые для появления в стенах университета, писала инструкции для проведения телефонных переговоров, она придумывала тренинги по продвижению европейских ценностей в системе образования и даже освоила пауэр-пойнт, чтобы делать для них презентации. Она ощущала необыкновенную легкость, хотя каждый месяц немного прибавляла в весе, а значит, в солидности. Она принимала иностранные делегации, умиляясь маленьким бутербродам, которые сама же научила делать всех сотрудников своего отдела на курсах по публичному администрированию, которые тоже придумала и пробила им грантовое финансирование сама. Маленькие. Просто крошечные – на один укус – со шпажкой в середине – с виноградинкой или маслинкой, кусочком сыра, огурчика, лосося… Они, это гоноровые иностранцы, никогда не съедали все. Ольга Петровна собирала со стола остатки и везла их Старому Вовку – просто показать, как это теперь работает и какая она молодец.