Елена Стяжкина - Розка (сборник)

Старому Вовку не становилось хуже, поэтому дочь не забирала его в Берлин. Но лучше тоже не было, хотя сиделки, уходящие навсегда и приходящие вместо ушедших, говорили, будто бы ему лучше. И аппетит, и интерес к жизни за окном, и даже появившаяся улыбка… Ольга Петровне улыбка не доставалась. Но она привыкла и не обижалась. Вросший в кресло Вовк стал ей настоящим другом, и она ему тоже. В его парализованном молчании было много бескорыстия. И в окнах, которые она протирала, не так рьяно, как раньше, скорее по привычке, для начала разговора, тоже было много… Она не думала больше о том, как он поправится, встанет, вернется и отвоюет свое. Возможность поплакать в колени была значимой сама по себе. Хотя плакать хотелось все меньше: жизнь менялась, но без скачков, ровненько и постепенно. «Я, как Вергилий, – говорила Ольга Петровна в свою волшебную невидимую никому камеру. – Я теперь, как Вергилий, а он, Вовк, мой маленький Данте. Я рассказываю ему, как изменился рай и каким другим, принципиально, знаете ли, другим стал ад. Совсем другим. Тридцать вот этих его процентов мы больше не держим. Мы их отпускаем, мы отпускаем их в Европу. Потому что нам они – незачем. Одни только нервы и лишние движения. Думаю, что со мной это ему проще понять, чем без меня».

К стрижке она купила новую одежду – разных, назначенных ею самою, сезонных цветов. Синий для зимы, размытый желтый и тихий сиреневый для весны, плотный серый и густой бордовый для осени. В желтом и сиреневом она попала в Париж. Не Оксфорд с докладом, но для первого раз – очень мощно. Очень мощно. Он обрушился на нее, этот неожиданный Париж с несуществующей в одном месте Сорбонной, с удивленными лицами профессоров, которые не поняли, зачем она приехала и зачем им, французам, двойные дипломы с университетом, имя которого они услышали впервые и тут же забыли. И это было обидно, но не так уж важно, потому что еще Париж обрушился на нее улицей Риволи, где она почему-то расплакалась от ощущения напрасно потраченной жизни, зелеными железными стульями в Люксембургском саду, Вандомской площадью, отелем, где последнюю ночь своей жизни спала принцесса Диана, и гидом, которого нашли в социальных сетях девочки из отдела. Нашли как своего, «нашего выпускника». И он оказался тем умником… Тем умником с репликой… Тем умником, имени которого она не запомнила и теперь стеснялась спросить.

Зато он показал ей «Кувшинки» в оранжерее сада Тюильри. И Ольга Петровна, конечно, их сразу запомнила и записала. Прекрасные цветы, плюс отменная история про катаракту, про талант, который иногда и даже скорее часто – просто болезнь. «Просто болезнь? Ну надо же, а мы-то думаем, головы ломаем. А тут врач нужен. Ха-ха-ха», – она звонко смеялась в камеру, облегченно и звонко. Показалось даже, что он, этот умник, и был тем самым режиссером, который время от времени снимал ее в длинном проекте документальной биографии.

«А сам-то как? Как ты тут? Бедствуешь?» – спросила Ольга Петровна уже вечером, за маленьким ужином, накрытом на маленьком, малюсеньком просто столике в кафе возле площади Мадлен. Она пригласила, она платила и, значит, имела право спрашивать.

«А то… – усмехнулся он, ковыряя гренку в луковом супе. – Ты как?»

Она вспыхнула. Рассердилась, потому что не любила панибратства. Все-таки она была женщина-проректор крупного вуза с европейской повесткой, женщиной с большими планами, может быть, даже министерскими. А вот это «тыканье» – не по возрасту, не по статусу… Но что было делать? Выкрикнуть: «Что ты себе позволяешь?» – встать и уйти, не заплатив и оставив этого умника в финансовой бездне? Она ковыряла вилкой устрицу и никак не могла решиться – ни съесть ее, ни поставить умника на место… «Ты как?» – снова спросил он. Хамства, вроде, не было. Мягко спросил, по-доброму.

«Жуй, а то остынет, – сказала она. – Хорошо у меня все. Разве не видно? Ты вот к нашему успеху прибился, паразитируешь на своих. Было бы плохо, разве бы прибился? Богатеем, дружок, потихоньку. Учимся быть впереди… Давай про тебя, про тебя интереснее. Гомик? Художник? Женат? Альфонс? Живешь на выселках и жрешь бутерброды из помоек? Какому богу служишь?»

«Ты такая смешная, – сказал он. – И всегда была. Что ты хочешь завтра? Версаль? Родена? Музей Орсе?»

«Да ты писюн еще, чтобы со мной так разговаривать! – выкрикнула Ольга Петровна. – Это что ж такое? Я жалобу тебе в офис напишу! С волчьим билетом будешь по Парижу нищенствовать. Давно пора было это сделать!»

Он улыбнулся и вставил в уши наушники, порылся в телефоне, нашел себе, наверное, какую-то музыку и стал медленно покачивать головой, попадая в такт барабанам или какой-нибудь акустической гитаре.

Никакого «завтра» Ольга Петровна, конечно, ему не позволила. Наказала паршивца рублем. И пусть ему будет хуже. Но жалобу писать не стала, потому что девочки из отдела… Потому что сплетни, потому что не справилась, скажут, с управлением, и тогда что? Что тогда подумает Арсений? Что сделает? Закат эпохи реформ? Не-е-е-ет. Галерея «Лафайет» вполне себе место для экскурсии. Прекрасная смотровая площадка на крыше. Чудесные тучи над Парижем, крыши тоже. Чудесные цены на некоторых этажах. Чудесные и очень подъемные. Нельзя зайти в Лувр так, чтобы выйти из него француженкой. А в «Лафайет» можно. И все это подтвердили. Все сказали: «Вы, Ольга Петровна, вернулись настоящей француженкой». А всего-то красное пончо, шарф и настоящая сумка «Шанель». Сумка обошлась недешево. Но если с прицелом на министерство… Если рассматривать как вложение, как инвестицию, то, в общем, очень даже терпимо.

О беспомощности… О том, как не смогла доесть устрицы, но доела весь хлеб с маслом, как отказалась от крем-брюле, как расплатилась и сбежала, не прощаясь, о том, как это умник не повел ухом, но продолжал качать головой в такт музыке… О том, что они плевать хотели. Хотели плевать… Она хотела написать об этом докладную, потом решила провести совещание – закрытое и без выхода пресс-релиза, потом подумала о тренингах и о том, что можно выбить грант на преодоление поколенческого разрыва. А потом вспомнила, что не так уж молод этот умник. Лет пять-семь у них разницы, просто кажется маленьким, кажется маленьким, потому что сидел за партой, потому что слушал ее, большую, взрослую… Но на самом-то деле – нет.

И тогда эта беспомощность о чем-то другом? Ольга Петровна поехала к Вовку и спросила прямо: «Было? Было такое, чтобы не доесть устриц и сбежать? Ну?» Трогала его за руку, тормошила, гладила по щеке и поила из ложечки настойкой шиповника. Показывала сумку, золотой замочек, швы, подкладку, нюхала ее и давала понюхать ему. Сладкий запах совсем другой жизни. «Да? Было у вас такое?» И он Старый Вовк, вдруг на нее посмотрел. Почти как раньше – тепло, но раздраженно. Ольга Петровна сказала: «Ой» и сразу решила: «Нужна должность почетного ректора. Если динамика будет и дальше позитивной, нужна такая должность… И кабинет. И можно будет не ездить, а просто ходить. Красота и удобство. И следование традициям. И никаких поколенческих разрывов».