Елена Стяжкина - Розка (сборник)

Если стажировки были длинными и условия проживания позволяли – лишнее спальное место, добрая хозяйка квартиры, недорогой хостел поблизости – он приглашал мать и отца, чтобы те подышали европейской весной, потолкались на ярмарках перед Рождеством, погуляли, поели, купили себе что-то очень нужное или ненужное. Он был хорошим сыном, и все в Первомайске об этом знали. Знали и ждали, наверное, что он укоренится и заберет родителей к себе. Но он вернулся и… Кира. И то и другое было хуже. И то и другое разбивало их мечты вдребезги. Соседям оставалось только вздыхать и злорадствовать. Потому что чужие дети – это не в тын не в ворота. Это вообще никак не объяснишь. А чужие дети вместо Европы – совсем безобразие. Безобразие и безответственность. Наверное, надо было что-то говорить и как-то объяснять, но Роман давно считался хорошим и правильным сыном, у которого все получается. И его неожиданное падение в Киру и Кристину, наверное, казалось родителям опасным капризом – бессовестным, детским капризом. «А как же Лора?» – спросила мать, нарочно укорачивая имя и тем подчеркивая свойскость и полное принятие той судьбы, которую они с отцом давно ждали, ведя неспешные разговоры о том, что придется продать, а что все-таки надо будет взять с собой при переезде к берегам Женевского озера или реки Арно. «Мы созваниваемся каждый день», – отчитался Роман. Мать радостно выдохнула. А отец со значением кашлянул. «Не все потеряно! – сказал этот кашель. – Один – ноль в пользу светлого будущего».

Отец еще раз также кашлянул, когда узнал, что Роман не женат на Кристине и что Кира – ничья. Девочка с прочерком в важной графе «отцовство». «Я не буду вешать на тебя чужого ребенка! – сказала Кристина. – Я не буду. Вырастет, если сама захочет, пожалуйста, а пока – пусть как есть». – «Это плохое решение, – пытался возразить Роман. – Если больница, если что случится, если в сад отвести, из школы забрать, то я – никто. В юридическом смысле – никто. И они будут правы, если не пустят или не отпустят. Не надо благородства, давай сделаем так, как лучше Кире». – «Но ты же никто и есть», – сказала Кристина спокойно. Зеленые глаза, маленькая, метр пятьдесят четыре – если врать своим, метр пятьдесят два – если честно, тонкая нервная шея, худые руки и худые ноги, красивый, всегда, даже зимой выставленный напоказ пупок, любит ссориться и мириться, никогда не говорит тихо, поет, если моет полы. Но чаще не моет. Молоко кончилось быстро, и она быстро вернулась в такси, возит в бардачке легальный газовый пистолет. Возит в бардачке или носит в сумке. Когда-то училась музыке и танцам, хотела лечить собак, третий юношеский по плаванию… Незнакомая маленькая женщина. Абсолютно чужая.

«Но ты же никто и есть…»

Роман спросил у Лореллы: «Я все правильно понял: Она хочет продать мне дочь, но только в том случае, если я стану кем-то, кем-то важным в ее системе ценностей? И если развить эту мысль, то она потенциально может или хочет найти себе и Кире кого-то более достойного? Да? У меня паранойя, или я просто ей не подхожу?»

«Недостаточно данных для такого вывода. Недостаточно. Это может быть и о чем-то другом, – сказала Лорелла. – Но девочке, конечно, лучше иметь хорошие документы. Надо попробовать это сделать».

Роман пробовал. Он разыскал в Хмельницком Кристинину мать, а в Днепре – ее отца, думаю, что те станут союзниками. Но – нет. Уставшие друг от друга, но, кажется, спасенные вторыми браками они оба и каждый в отдельности были рады тому, что Кристина выросла, что родила, что имеет работу и гражданского мужа. «Ты мне нравишься!» – сказал Роману Кристинин отец и похлопал по плечу. Они улыбались, норовя свернуть разговор и разбежаться в разные стороны, они с интересом рассматривали фотографии Киры в телефоне и были счастливы – за Романа, Кристину, Киру, но больше всего – возможности не лезть. Они оба, не сговариваясь, обещали когда-нибудь обязательно приехать посмотреть внучку.

«Бедная девочка», – о Кристине, совсем уже чужой и неизвестной, после этих встреч думалось по-другому и казалось даже, что все можно исправить, потому что ничего не было испорченным. «Давай ты пойдешь учиться? Хочешь, поедем на майские в Египет? На пикник? Погуляем в «сити-центре»?» Она откликалась только на предложение сделать что-то хорошее для ее машины. Нет, не поменять на новую модель, потому что «я тебе не хапуга», но помыть, почистить салон – да. Купить детали, в названиях и функциях которых Роман был позорно слаб, тоже да. Колодки, навигатор, какой-то особенный руль и особенные диски были ее радостью. И в радости Кристина всегда была щедра и подельчива. Она сама укладывала Киру спать и, зацепившись за Романа тонкими ногами, говорила: «Ну, давай, спрашивай…» В такие минуты он не хотел ни о чем спрашивать, потому что маленький ручей неожиданно пробивался и даже начинал шуметь, как большой. Снова приходила вода, которая омывала его обиды и делала все легким, сиюминутным и абсолютно значимым.

Уже после того как Кристина ушла, а Кира стала приходящей натурой, Роман так и не смог найти в себе силы разозлиться и возненавидеть, чтобы все это по-настоящему забыть. Он, живущий в долгом и старательно исписанном черновике, в предугадывании «завтра», в ожидании момента, когда оно уже точно наступит и всем понравится, придется в пору, был с Кристиной и Кирой, а потом только с Кирой – всегда, в каждом мгновении – точкой реальности. Иногда даже не точкой, а чем-то большим, чем точка, чем он сам, чем все. Ничто, кроме этого, не имело значения. Он становился похожим на дерево, которое неожиданно укоренялось в любом месте – на диване, на кухне, в магазине игрушек. «Вот тебе, Кирочка, домик Барби. Что надо сказать?» – «Папочка? Надо сказать “папочка”!»

В любом месте Роман-дерево быстро покрывался почками, листьями, иногда цветами. С Кристиной и Кирой он успевал быть зеленым, желтым, облетевше-лысым, но точно знал, что это все повторится снова и снова. Корень, листья, гнезда птиц, если повезет. Никакого вчера, никакого потом. Потому что нет ничего важнее паровоза, мчащего по пластиковым рельсам, зайца по имени Курица, высиживающего любые яйца и даже те, что в холодильнике. Нет ничего важнее козюли в носу, божьей коровки в волосах, колготок – «вот этих розовых, а не твоих глупых серых».

«Вы, взрослые…, – как-то, уже после ухода, сказала ему Кристина. – Так боитесь сдохнуть, что вообще не живете». – «Что, прости? Что?» – переспросил он, сбитый с ног вот этими «взрослыми», к разряду которых Кристина его отнесла. «Ничего. Герметично ждете смерти, – хмыкнула она. – Это я с тренинга принесла. Еле запомнила, чтобы тебе рассказать. И домашнее задание еще: попробуй прожить три дня так, как будто ты знаешь, что у тебя рак и эти три дня – последние».