Аркадий Сарлык - Ухожу и остаюсь

— Значит ли это, Хубилган, что мне суждено навсегда остаться здесь, на вершине?

— Какое, Оюн, это имеет для тебя значение? Или ты подумал о струе воды, ведущей тебя к Сантане? Ты слеп, да и незачем на нее смотреть тому, кто ее постигает. Ее можно слушать, или, если ты глух, опустить в нее палец, если же нет рук и ног, то думать о ней, вспоминая ее движение, постигая ее прозрачную сущность, ее гибкость и непреклонность. Тебе не нужна родина, и никто тебе больше не нужен, даже ты сам. Это все суета и земные связи. Они связаны с существованием тела и умрут вместе с ним. А жизнь духа так же бездонна, как ночь слепого.

— Прости, Хубилган, я задам тебе последний вопрос. Если высшее благо жизни есть нирвана, не нарушаемая даже смертью, то есть попросту смерть, то зачем бессмертные боги создали суетливую жизнь, полную желаний, стремлений, радостей и страданий, то есть движение?

Стоило ли создавать движение, чтобы потом стремиться к вечному покою? Или нирвана — это усталость богов? Тогда пусть отдохнут, а я не устал. Далеко на севере лежит зеленая степь, где пасутся бараны и мохнатые сарлыки с удивленными мордами, и меня удивляет их удивление; там живет моя старая, ворчливая мать, и когда я, не знающий страха в лязге клинков и зарезавший многих врагов, возвращаюсь в своей и чужой крови, и под пологом юрты она, сложив большие подарки, сыплет мне пепел на раны и за что-то все время тихонько бранит, я засыпаю спокойный, довольный. Я думал тогда, что это тоже нирвана, маленькая, как каракульчонок, но, спасибо тебе, теперь понимаю — спокойствие — это совсем не покой, а отдых в ожидании новой тревоги.

Хубилган, я еще не хочу на покой. Еще сидит у юрты моя старая мать, глядит на юг и ждет меня, и ее ожидание не дает мне забыться. Как я могу обмануть ее? Где-то хлопочут у родительских очагов юные девушки с лицами, как полные луны, и их животы ноют от пустоты, а глаза ищут меня по степи: когда Оюн приедет и заберет их к себе, чтобы потом по ночам входить к ним и возвращаться под утро. Как я могу обмануть их? И маленькие кривоногие батыры, не рожденные еще ими, ждут меня. Им тоже хочется жить, сосать молоко, таращиться на солнце и восхищаться удалью их отца — Оюна. Как я могу обмануть их?

Если это в твоей власти, Хубилган, отпусти меня вниз к моей суете и моему тщеславию, к моей голой степи, которую я и мои соплеменники привыкли называть Великой.

— Я рассчитывал на тебя, Оюн, строптивый невежда. Мне жаль тебя. Высшему благу ты предпочел удел смертных. Вершина мира не подняла тебя к звездам, а лишь сожгла твои глаза и уши и опалила мозг. Ты был избранником богов, но отказался от их великого дара.

Не годится богам навязывать милость смертным, но и отказываться от нее — что может быть нелепей?

Иди же, Оюн, и помни: все будет, как ты хотел, но ты об этом никогда не узнаешь. Награда богов обернется тебе наказанием, а гнев их — наградой.

Вот какой разговор состоялся когда-то на величайшей из вершин мира, и если вы о нем не знали прежде, то я рад был напоить вас из старой пиалы любви и страдания. Смело припадайте к чаше знания, даже если в ней кипит отвар вымысла, ибо, как речется в веках, нет дыма без огня, а дела без помысла. Да и кто может судить меня за мою повесть, даже если бы она была ложью? Кто знает правду, кто возразит мне?

Ни один из живущих не услышал от Оюна ни слова. Нашли его у подножья Хем-алая, сидящего лицом к солнцу. В ногах у него был бурдюк с прозрачной водой, горькой, как мумие, и соленой, как земля такыра. Он был слеп и глух к вопросам, как камень, но на губах у него мерцала улыбка.

Люди всегда уважали тайны. Если хочешь слыть мудрецом — молчи: нет ничего более свойственного человеку, столь одарившего его, что бы при этом ценилось так низко, как удивление.

Вот почему, наверное, ушел к горам Оюн ханом, вернулся домой — полубогом, властителем дум, Бодисатвой. То, что он хотел захватить отвагой и силой, получил с лихвой ценою молчанья. И никто не узнал, что он не видит людей и не слышит вопросов. Люди же сотни лет приходили к нему за советом и благословением и платили ему за молчание поклонением, золотом и любовью, ценя его выше самых разумных слов и советов. И были, пожалуй, правы…

Была ноябрьская осень со всеми ее атрибутами: и листья, уже последние, на деревьях и под ногами, и яркое, но уже холодное солнце, и невесть откуда взявшаяся снежная крупка с ясного неба, и флаги, вставляемые бородатым школьным сторожем ко дню Великой Октябрьской революции.

Со двора школы молча шагала троица мальчишек лет десяти. Двое из них были худые, а третий — не по годам высокий и здоровый. На перекрестке здоровый отделился от худых и вопросительно, даже требовательно посмотрел на шедшего в середине с непокрытой головой, смуглого, как головешка.

— Ну что, Илюшка?

Смуглый сказал несколько виновато:

— Я к Шурику.

Шурик, обогнав Илюшу на шаг, сообщил громко:

— Мама пригласила его к нам обедать.

Прозвучало это очень важно.

Крупный посмотрел на Илюшу, пожал плечами:

— Ну, пока!

— Салют! — сказал Илюша.

— До свидания, Женя! — проговорил вежливо Шурик. Помолчав, фыркнул:

— «Пока»! Всегда, как ты, «салют» говорил, а тут «пока».

— Это он у Валерки, у старшего брата перенял, — разъяснил Илюша.

В прекрасной квартире Шурика их встретила красивая Шурикина мама. Поцеловала сына в лоб, сказала:

— Здравствуй, Илюшенька! Шурик, детка, дай Илюше старые Сонины тапки. Сейчас придет папа, и будем обедать. Потом займетесь алгеброй. А пока займитесь чем-нибудь, поиграйте.

— Пойдем ко мне, из духовки постреляем, — предложил Шурик. Илюша обрадовался, но виду не подал. Сказал безразлично:

— Пойдем.

Дверь в Сонину комнату была приоткрыта. Когда проходили мимо, увидели, что Соня сидит с ногами на тахте, что-то читает. Заметив их, она быстро положила желтую книжку под подушку, встала и, не поздоровавшись, прошла мимо них в ванную. Посмотрела на Илюшу. У него дух захватило. Сестра была очень красивой. Шурик дернул осоловевшего приятеля и проскользнул в ее комнату. Повсюду были разбросаны учебники по медицине — Соня была первокурсница. Шурик достал из-под подушки «Книгу тысячи и одной ночи»

и поманил приятеля. Илюша посмотрел, подивился:

— Хм, сказки читает!

Книжка раскрылась на «Рассказе о Маруфе-башмачнике» — там уголок был загнут.

— Ты читай.

— Да ну ее. Положи назад.

— Дурачок, читай скорей…

Стали читать. И вправду интересно.

— «И сказала царевна, — читал вслух Шурик, — …а что касается невольниц, то тебе от них ничего не будет. Вставай, сними с себя одежду и доставь себе наслаждение, а когда придет твоя поклажа… И Маруф поднялся, и, сняв с себя одежду, сел на постель, и принялся…»