Аркадий Сарлык - Ухожу и остаюсь

— Ничего ей не говорите! — будто они собирались.

— Что вы натворили? — спросила мама с порога.

— Неужто на работу успели? — горестно изумилась бабушка. Мама вошла в комнатку.

— Я вас спрашиваю. Соседи говорят, милицию вызывали. Срам какой! А откуда камней набрали?

— Да что ты, каких камней? Бумажонками стреляли, — робко начала заступаться бабушка.

— А ты их не защищай. Вечно за них заступаешься. А потом спрашиваешь, откуда головорезы берутся. И не стыдно вам? Ну, погоди, отец придет, тебе задаст. А ты что же, Илюша? В школе примерный ученик, а у нас дома, значит, все можно? Да ты и Женю должен был остановить. Отличник, называешься!

— Да будет тебе! — не выдержала бабушка. — Поблудили и больше не будут.

Мать отошла недовольная, что ей помешали воспитывать.

— Я, наверно, пойду? — спросил Илюша Женьку.

— Так еще не все раскрыли! — напомнил Женька. — Не обращай на них внимания, — сказал он беспечно.

— Да я и не обращаю, — приободрился Илюша. Женька явно трусил, потому что скоро должен был прийти отец. Оставлять его одного было не очень-то по-товарищески.

Наконец все скобки были раскрыты, сыграны две партии в морской бой, штук пятьдесят в крестики-нолики.

— Смотри, как занимаются, — шепнула за перегородкой бабушка и зашаркала по направлению к ним. Мальчишки потянули носами.

— Передохните-ка, а то головки заболят, — прошептала она и поставила между ними сковороду гречневой каши.

Мыча от удовольствия, они быстро расправились с ней, а за последнюю ложку устроили даже борьбу на ложках. По очереди скребли по сковороде, так что кожа за ушами чесалась. А потом был кисель!

После ужина достали недоклеенный планер, но Женькина мама сказала из-за перегородки, что нечего на ночь глядя ацетоном вонять, днем надо было, чем озорством заниматься. Положили на шкаф — не больно и хотелось. Был уже десятый час. Отец все не шел.

Илюша подошел к окну. На улице была совсем ночь. На центральной улице горели фонари. И все до одного раскачивались. И все не в такт. Один туда, другой сюда, потом этот сюда, тот туда. Тени метались по универмагу напротив. Голос Илюшиной бабушки с неистребимым акцентом начал: «Ветер воет, море злится…» Два фонаря стали качаться вместе. «…Мы, корсары, не сдаем».

— Что-то папа не идет? Не случилось ли чего, Эма? — спросила Женькина мама, тяжело ворочаясь на кровати.

— Ну что ж, видно, задержали в магазине. Перед праздником-то… — успокоила баба Эма, тихо, как мышь, сидевшая у себя в кухоньке.

Женька немного заискивающе сказал:

— Мам, может, много продали — выручку считает?

— Женьк, иди-к сюда, — позвал Илюша. — Как ты думаешь, почему два фонаря стали вместе качаться?

— Ветер их так… качает.

— А раньше что, не ветер был? Другие-то качаются кто куда.

— Ну и почему? Сам-то знаешь?

— Потому что в резонанс попали, вот почему. Понял?

— Чего тут понимать? Резонанс, ну и что?

Молча смотрели на фонари. Фонари опять болтались как попало. Илюша покосился на Женьку:

— Ну, мне идти надо. Бабушка ругаться будет.

— Ага, — сказал Женька рассеянно и повернулся к другу. — Фонари-то твои, видел, без резонанса качаются? И никакой это не резонанс.

Вот ехидина!

— Нет, резонанс! Только короткий! Так и называется: короткий резонанс, — стал врать Илюша, страшно уязвленный.

Дверь стукнула — пришел Женькин отец. Он у Женьки огромный и толстый. Протискивался в дверь боком. Мать выбежала его встречать. Слышно было через перегородку, как она снимает с него пальто и калоши — ему трудно нагибаться. Он шумно дышит, весело кряхтит, громко отдувается.

— Здорово, сестра! Сделай-ка мне щец… Ну и холодрыга… Ревизия, мать, ревизия!

Мать что-то испуганно говорит.

— У меня, мать, всегда все в порядке… Слегка квакнули, конечно, не без этого, понимаешь… Да еще эта дура Полинка… Ага, для разрядки не помешает. Вишневой… Чуть не подзалетела. Сколько раз я ей…

Они прошли в комнату. Баба Эма вошла, шепнула, махая рукой в сторону ширмы:

— Папа устал, ему сейчас не до вас, расходитесь с богом.

Илюша вышел с Женькой в прихожую и стал одеваться.

— А может, не сообщат в школу? — сказал Женька. — А если и сообщат?

— Интересно, как? — стал рассуждать Илюша. — Если письмо, то письмо три дня идет, а через четыре дня ноябрьские праздники.

— Ага, а за праздники письмо потеряется, — подхватил Женька.

— А если по телефону?

— Хорошо бы телефон не работал.

— Или кто-то из нас был бы у телефона. Лучше ты: ты басом можешь говорить.

Женька развеселился. Взял кружку, подул в нее, заговорил басом.

— Але. Але. Я директор школы. Что вам надо?

Он так басил, что надорвался. На глаза навернулись слезы. Он терпел, терпел, терпел — и все-таки закашлялся. Илюша постучал его по «горбу».

— Ты уж слишком. Это не директор, а Поль Робсон получился. Слышал пластинку «Слип, мой Бэби»?

— Ну и ладно, — сказал Женька. — Пускай звонят. А мы тогда в самонадеянности участвовать не будем. «Ты все пела? Это дело: так поди же…»

— По-пля-ши! — сказали они хором. Хорошо получилось, лучше, чем на сцене.

Вышла бабушка. Ахнула:

— Батюшки, Илюша, ты почему без фуражки?

— А я так, закаляюсь. Тепло же.

— Да уж, конечно. Куда как тепло! Холодища-то какая! А ночью мороз обещали. Так не смей ходить — живо менингит подхватишь. Подожди, сейчас я тебе Женечкину старенькую найду. Добежишь, чай, как-нибудь? Ты, Женя, не отпускай его.

Она ушла в чулан.

— Может, я так? — спросил Илюша тихо.

— Жди бабушку, — приказал Женька, прислоняясь к двери.

Илюша присел на сундук. Замолчали. Прислушались. В комнате говорили, кажется, про них.

— Собираются в школу сообщить, — сказала мать.

— Голубцы! — сказал отец, тихонько стукнув по столу кулаком. Зазвенела посуда. — Здесь они?

— Илюша только что ушел, а Женя…

Илюша с Женькой переглянулись — началось.

— Ах, он стервец! Я ему покажу кузькину мать! — голос у него был обмякший и звучал глухо, как из бочки.

— Да ладно тебе, отец! Может, еще все обойдется?

— А ты не ладь! Чего заладила? Сын он мне или не сын? Я в нем души не чаю! Хочу, чтобы он человеком стал. Все для него делаю, чтоб он только учился. Тут шагу ступить негде, а пащенок этот днюет у нас и ночует… А я терплю — лишь бы хорошо учился…

Илюша растерянно смотрел на Женьку. Неужели это о нем, об Илюше? Не может быть! Ему здесь всегда так рады. А в прошлом году ноги оттирали гусиным салом, когда на коньках обморозились.

Мама оттирала Женьку, баба Эма — Илюшу, а папа испугался больше всех: он бегал и хватал их обоих за ноги. А потом надавал обоим по шее. Рука у него тяжелая и голова дергалась, но было не больно и даже приятно.

Илюша медленно встал. Женька втиснулся в дверь и смотрел на него, как на автомобиль, который вот-вот наедет, но выпускать не хотел. Он выполнял приказ.