Элизабет Говард - Беззаботные годы

Мало того, что она наряжается в платья Сибил и пользуется ее косметикой, хотя, кажется, у Сибил косметики не так много, но рыться в его столе – она что, деньги искала? Она ведет себя прямо-таки как воровка или бандитка, или (эта мысль неприятно поразила его) как шпионка, хотя, бог свидетель, у них тут нечего вынюхивать. Это же абсурд. Нет, не совсем – она ведь немка, разве нет? Он всегда недолюбливал ее и теперь просто не мог оставить ее в доме одну; мало ли что ей в голову взбредет: украсть все ценное, что удастся, устроить поджог – что угодно. Он положил фотоаппарат рядом с чемоданом и вернулся наверх.

Он потратил ровно час. Она расшвыряла по спальне всю одежду Сибил, ее туфли, ее украшения – все-все. Он велел ей переодеться в свое, собрать вещи и уходить. Через полчаса чтоб ее духу в доме не было, но сначала пусть вернет ему ключи. Она выпятила нижнюю губу, выругалась вполголоса по-немецки, но спорить не стала. Он ждал под дверью комнаты, когда она переоденется в свое ситцевое платье, потом ждал в спальне, пока она укладывала вещи у себя наверху. В спальне сильно пахло духами Сибил, которые он всегда дарил ей на день рождения. Он попытался убрать в спальне, повесил несколько вещей обратно в шкаф, но беспорядок был таким, что он вскоре отчаялся. Сердце колотилось от гнева, начиналась мигрень – только этого ему не хватало перед долгой поездкой за рулем.

– Живее! – крикнул он в сторону лестницы.

Она не выходила долго, но наконец появилась, волоча два явно тяжелых чемодана.

– Ключи, – велел он. С ненавистью взглянув на него, она швырнула ключи так, что они больно ударили в ладонь.

А потом медленно и с ужасающей точностью плюнула ему в лицо.

– Schweinhund ! [13] Сволочь ( нем. ). – выпалила она.

Он посмотрел в ее выпученные белесые глаза, полные ледяной злобы, и вытер лицо тыльной стороной ладони. Ненависть к ней испугала его самого.

– Вон отсюда, – процедил он. – Вон, пока я не вызвал полицию.

Он проследовал за ней вниз, где она открыла дверь и с яростью захлопнула ее за собой.

В ванной он вымыл лицо и руку, несколько раз подставляя их под холодную воду. Принял пару таблеток, потом спохватился: надо убедиться, что в доме все как следует заперто. Нет, не все. Задняя дверь, ведущая в кухню, была приоткрыта. Он обошел цокольный и первый этажи и удостоверился, что все окна заперты. Затем вспомнил про Помпея, но когда наконец нашел его, бедный кот лежал на кровати мертвый – задушенный поясом-шнуром от зимнего халата Полли. Любимец Полли, существо, которым она дорожила больше всех на свете. Это стало последней каплей. Опустившись на постель дочери, Хью закрыл лицо ладонью. Несколько секунд он всхлипывал, пока воспитание не напомнило о себе, он умолк и высморкался. И перевел взгляд на Помпея, неподвижно вытянувшегося, по-прежнему со шнуром на шее. Его полуоткрытые глаза еще блестели, шерстка была еще теплой. Распутывая шнур, Хью увидел, что его завязали мастерски, сложным узлом. Ему пришло в голову, что задушить кота так, чтобы он не издал ни звука, нелегко, если не имеешь практики, и от этой мысли передернулся с отвращением. Но ему пора. Он завернул Помпея в банное полотенце и понес вниз, думая похоронить в саду за домом, но при виде иссушенной солнцем земли с торчащими из нее корнями ирисов передумал. Он отвезет Помпея в Суссекс, выберет минуту, расскажет о случившемся Полли и поможет ей похоронить его – Дюши укажет им тихое местечко для могилы. Все равно придется сказать Полли, что Помпей умер, и он так и сделает, но не скажет, как. Пусть никогда не узнает, какими злыми и жестокими бывают люди, пусть просто горюет о потере. «Я найду ей другого кота, – думал он, укладывая чемодан в машину, а Помпея – в багажник. – Заведу ей хоть двадцать котов, любых, каких она только пожелает».

– Я всегда ставила сестру Адилы намного выше, чем саму Адилу. Она скромнее, не такая экстравагантная.

Хотя Сид и не была согласна с этим замечанием (иначе говоря, не питала к экстравагантности той неприязни, что была так очевидна у Дюши), тем не менее порадовалась, что разговор о скрипачах оказался кстати и помог отвлечь ее. Он начался с глубокого и обоюдного восхищения Сигети и Губерманом и продолжился обсуждением сестер д’Араньи. И вот теперь Сид говорила, что они чудесны вместе, поскольку оттеняют друг друга, и сочетаются идеально, к примеру, для Баха. Глаза Дюши заинтересованно блестели.

– А вы их слышали? Они наверняка были восхитительны.

– Не на концерте, в доме одного из друзей как-то вечером. Они внезапно решили сыграть. Это было незабываемо.

– Но по-моему, не следовало Джелли играть того Шумана. Он же ясно дал понять, что не желает, чтобы эту вещь исполняли, и действовать вопреки его желаниям неправильно.

– Любому было бы трудно устоять, если бы он разыскал партитуру.

Почувствовав под ногами опасную почву (Дюши никогда бы не подумала, что «трудно устоять» – веская причина, чтобы не устоять), она добавила:

– Конечно, Сомервелл посвятил свой концерт Адиле, потому на публике ее можно услышать чаще, чем сестру. А венгерские танцы Брамса на бис! Изумительны, правда? К примеру, пятый.

Сид согласилась: никто не играет венгерские танцы лучше венгров.

Дюши деликатно вытерла губы салфеткой, свернула ее и вложила в серебряное кольцо.

– А этого нового юношу ты слышала – Менухина?

– Ходила на его первый концерт в Альберт-Холле. Он играл Элгара. Поразительное исполнение.

– Меня всегда коробило при виде вундеркиндов. Им, наверное, ужасно тяжело – никакого детства, одни гастроли.

Сид подумала о Моцарте и промолчала. Тогда Дюши добавила:

– Но я слышала его, и он великолепен – такое тонкое восприятие музыки, и само собой, он уже не ребенок. Но разве не удивительно? Все люди, которых мы упомянули, не говоря уже о Крейслере и Иоахиме, – евреи! Надо отдать им должное. Они и впрямь выдающиеся скрипачи! – Она взглянула на Сид и слегка покраснела. – Сид, дорогая, надеюсь, ты не…

Сид, привыкшая к поголовному антисемитизму, который, похоже, охватывал английское общество целиком, но уставшая от него, ответила с отработанным добродушием, которое ей пришлось культивировать в себе с детства:

– Дорогая Дюши, про них все верно! Я хотела бы сказать «про нас», но я не льщу себя надеждами насчет моего таланта – возможно, моя нееврейская кровь помешала мне достичь вершин.

– А по-моему, это не так уж важно. Главное – получать удовольствие.

И хоть как-нибудь зарабатывать себе на жизнь, мысленно добавила Сид, но вслух этого не сказала.

Дюши все еще расстраивалась из-за того, что мысленно называла своей оплошностью.

– Сид, дорогая, мы все тебя так любим! Ты же знаешь, как Рейчел предана тебе. Ты непременно должна провести с нами несколько дней, чтобы вы успели наговориться друг с другом. Надеюсь, у тебя найдется немного времени.