Элизабет Говард - Беззаботные годы

Она протянула руку Сид, и та приняла ее, словно эта рука была полна вкусных крошек, устоять перед которыми невозможно.

– Вы так добры, дорогая Дюши. Я буду счастлива остаться на день или два.

Честные и встревоженные глаза Дюши прояснились, она легонько похлопала Сид по руке.

– И, возможно, мы могли бы сыграть вместе – любитель и профессионал? Здесь «гальяно» Эдварда.

– Было бы замечательно.

Скрипка работы Гальяно, принадлежащая Эдварду, гораздо лучше ее инструмента. Эдвард совсем забросил музыку: скрипка пылилась в поместье, на ее футляре еще со школьных дней сохранилась метка «Казалет-младший».

Дюши позвонила Айлин, чтобы та убирала со стола, и поднялась.

– Пойду, пожалуй, посмотрю, не нужно ли чего-нибудь наверху. Ты не встретишь тех, кто должен вернуться с пляжа?

– Конечно.

Дюши ушла, а Сид снова закурила и добрела из дома до плетеных кресел на лужайке. Оттуда были видны подъездная дорожка и ворота. Привычная мешанина двойственных чувств бурлила в душе Сид: обидным казалось пугающее причисление людей к одной и той же группе по расовым причинам; медленно, но непреодолимо подкрадывалось чувство благодарности за то, что ее сочли исключением из правила, типичное для полукровки, пожалуй, но у нее имелись и другие причины искать одобрения, если не симпатии, о чем не знали ни Дюши, ни другие члены ее семьи, ни люди, вместе с которыми она работала – никто, кроме, может быть, Иви, не знал и, будь ее воля, не узнал бы, – из-за Рейчел, ее драгоценной и тайной любви. Она должна остаться тайной, если только ей не хочется потерять Рейчел, а о жизни без нее даже думать было невыносимо. В сущности, Иви тоже ничего не знала , но подозрения у нее уже появились, и она даже начала пользоваться своим дьявольским чутьем, чтобы манипулировать ею, например, как в случае этих кошмарных двух недель на море, на которых она настаивала. Иви всегда улавливала момент, когда сама она переставала находиться в центре внимания, и в зависимости от ситуации становилась еще более изощренной в требовательности. А эта ситуация, важнейшая в жизни, оказалась подобной взрыву. «Если бы я только была мужчиной», – думала Сид, – никаких ухищрений не понадобилось бы». Но быть мужчиной на самом деле ей не хотелось. Везде сложности, думала она. Нет, не везде: она любила Рейчел всем сердцем, и проще этого не могло быть ничего.

Сибил лежала, расставив согнутые в коленях ноги, и горка ее живота заслоняла все, кроме макушки доктора Карра, бледно-розовой и блестящей, когда он наклонился посмотреть, как идут дела. Долгое время дела вообще не двигались с места: боли продолжались, но раскрытие шейки матки прекратилось; казалось, Сибил застряла на полпути. Доктор Карр замечательно подбадривал ее, но она так устала, ей так осточертела боль, что больше всего ей хотелось избавиться от нее, а за прошедший час, или часы, или сколько там она продолжалась, не появилось ровным счетом никаких причин, по которым она вообще могла прекратиться. В разгар осмотра начался очередной приступ раздирающей боли, нахлынул, как чудовищная волна, и она попыталась скорчиться, спасаясь от нее, но не смогла, потому что доктор Карр придерживал ее за ноги.

– Тужьтесь, миссис Казалет, напрягитесь и тужьтесь.

Сибил тужилась, но от этого мучения лишь усиливались. Слабо покачав головой, она перестала, и почувствовала, как боль отступает, унося с собой все ее силы. Пот жег глаза, смешиваясь со слезами. Она поскуливала – нечестно давить на нее, когда она и без того слишком устала и больше уже не в состоянии терпеть. Она слабым движением повернула голову, разыскивая взглядом Рейчел, но доктор Карр что-то втолковывал ей, отведя в сторону. Сибил показалось, что оба покинули ее, бросили на произвол судьбы.

– Все у вас идет отлично, миссис Казалет. Когда снова начнутся боли, вдохните поглубже и тужьтесь как можно сильнее.

Она начала было расспрашивать, когда же наконец что-нибудь произойдет.

– Да-да, ваш ребенок уже на подходе, но вы должны помочь ему. Не боритесь с болью – пользуйтесь ею. Схватки помогут, ждать осталось уже недолго.

Внезапно после еще двух схваток перед третьей она почувствовала, как головка ребенка, словно тяжелый круглый камень, втиснутый в нее, снова задвигалась. Сибил вскрикнула – не просто от боли, а от восторга, что ее дитя появляется на свет. После этого последние две-три волны, хоть они и вызвали боль, раздирающую ее надвое с новой силой, уже не поглощали ее целиком: все внимание ее тела было приковано к удивительному ощущению головки, движущейся вниз и наружу. Она увидела, что Рейчел стоит с белой подушечкой наготове, и покачала головой – ей не хотелось пропустить появление этого ребенка, как случилось уже дважды с предыдущими, и она приподнялась, чтобы сразу увидеть его. Доктор покачал головой, поймав взгляд Рейчел, и та убрала подушечку. Сибил испустила длинный прерывистый вздох, и вдруг головка вышла – глазки крепко зажмурены, тонкие темные волосики мокрые, – а потом и сведенные плечики и все тельце головастика очутились на постели. Доктор Карр перевязал и перерезал пуповину, поднял ребенка, держа его за щиколотки, и легонько похлопал по скользкой, запачканной кровью спинке. Младенческое личико скривилось, как от горя при расставании со своей водной стихией, а потом ротик открылся и вместе с первым выдохом исторг тонкий неуверенный крик.

– Прекрасный мальчик, – сказал доктор Карр. Он улыбался.

Взгляд Сибил был с безмолвной мольбой прикован к его лицу. Врач посмотрел на нее с нежностью, как на любимую, и положил ребенка ей на руки. Глядя, с каким благоговением Сибил приняла крошечное окровавленное существо, теперь уже кричащее во весь голос, Рейчел невольно прослезилась. Спальня наполнилась восторгом и любовью.

А потом доктор Карр стал решительным и деловитым. Рейчел было велено налить в таз теплой воды и искупать ребенка, пока выходит послед. Рейчел повязала вокруг талии полотенце и бережно приняла малыша из рук Сибил. Она страшно боялась чем-нибудь навредить ему. Заметив это, доктор Карр грубовато успокоил: «Не стеклянный, не разобьется», забрал у нее ребенка и положил на спинку в таз.

– Поддерживайте ему головку и мойте губкой. Вот так, – и он вернулся к Сибил.

Ребенок в воде перестал кричать и напрягаться, взглядом открытых синевато-серых глаз он обводил комнату, сжимал пальцы в кулачок и разжимал; его коленки были разведены, ступни согнуты под прямым углом к ногам, из одной крошечной ноздри вышел пузырек слизи. Доктор Карр, от взгляда которого, по-видимому, ничто не ускользало, наклонился над малышом и прочистил ему нос свернутым из ваты жгутиком. Ребенок нахмурился, выгнул спинку так, что показались все тоненькие ребрышки, и опять расплакался. Его кожа оттенка маленьких розовых ракушек была нежной, как лепесток. Время от времени он делал плавные движения то ручками, то ножками, и иногда, казалось, посматривал на Рейчел, но его взгляд был непроницаемым. Она старательно и даже почтительно обмывала его губкой: он выглядел одновременно и беспомощным, и величественным.