Жужа Тури - Под одной крышей

— Чего ты пристаешь к бедняжке? — одернула его жена. — Как же она пойдет на общественные работы, если работает на фабрике?

— Надо же кому-то ходить, — проворчал Дёрдь Пинтер.

Мари сразу легла в постель, сегодня ей не хотелось вести вечернюю беседу. Когда открылась дверь на кухню, притворилась спящей. Влажный, холодный нос собачонки прижался к ее лицу, лапки зацарапали по подушке. Освещенная лунным светом, на пороге стояла женская фигура в халате. Мари не шевельнулась, но баронессу это ничуть не смутило.

— Ну и напакостил этот щенок, превратил мою комнату в авгиевы конюшни. В следующий раз запру его в ванной. Как же теперь спать, там все загажено.

Мари пришлось открыть глаза.

— Надо подтереть, — сказала она сонным голосом.

— Чем?

— Тряпка на кухне.

— А ладно, завтра. Нужно было сводить Жигу погулять, но я поздно вернулась. Думала, вы все равно будете спускаться вниз и захватите собачку, ну ничего. — Она прижалась к косяку. — Мы исходили чуть не весь город, я едва на ногах стою. Доживу до конца недели и поеду домой, в Пешт не вернусь до тех пор, пока трамваи не пойдут. Я, пожалуй, тоже лягу, завтра рано собираемся на Швабскую гору, Рене зайдет за мной, с ним хоть не так скучно.

— А я в Андялфёльд…

— Я бы ни за что не пошла туда!

— Почему?

— Там одна голытьба, пролетарии!

— Я тоже пролетарка, — обиженно сказала Мари, — чего вы их боитесь?

— Вы совсем не такая…

Мари всеми фибрами души почувствовала неосознанную обиду. Что она имеет против Андялфёльда? Там заводы и фабрики, основная масса жителей — рабочие. Но баронесса увлеченно рассказывала о Париже, продолжая прижиматься спиной к дверному косяку. Осенью тридцать девятого года они, будучи еще молодоженами, побывали там. Объездили на машине всю Ривьеру, в Монте-Карло выиграли в рулетку кучу денег.

— Когда же вновь представится возможность поездить? Вы любите путешествовать, Маришка? — И, не дожидаясь ответа, она села на край кровати. — Я без ума уже от одного запаха поезда. Пожалуй, я не имела бы ничего против того, чтобы мой муж вернулся домой, но сегодня утром у Берты говорили, что если он действительно попал в плен, то пройдут годы, прежде чем он, как и другие пленные, вернется на родину. Конечно, если он погиб, то тут уже вообще нечего ждать.

Мари рывком вскочила, широко открыла глаза. Годы? Этого не может быть, ведь пройдет еще несколько дней, в худшем случае недель, и война кончится, и ее муж, Винце… «пройдут годы»… нет, нет, не может быть… Но баронесса только передернула плечами.

— Думаете, мне приятно? Я не для того выходила замуж, чтобы слоняться всюду одной. Эти, конечно, полагают, что с соломенной вдовой можно делать все что угодно, ей-богу, житья не дают, даже вы и то, наверно, заметили? Хотя я, право, не полагаюсь только на одну внешность, как некоторые в светском обществе. Как раз сегодня Рене сказал, что, если бы моя красота не дополнялась внутренним обаянием, он давно бы разочаровался во мне. Какой только ерунды он не говорит! Сегодня, например, сравнил меня с великосветскими дамами французского двора эпохи рококо: такая же грация, ум! — И баронесса залилась веселым смехом, но вдруг как взвизгнет: — Ой, Жига! — Смахнула с колен собаку и, чтобы заглушить звук льющейся струйки, продолжала: — Незадолго до замужества у меня просил руки один шведский промышленник. Вместе с женой и двумя детьми он жил на острове Маргит. Из-за какой-то крупной общегосударственного значения сделки ему надолго пришлось застрять в Пеште. Мы познакомились у Фештетичей. На следующий день он заявился к нам и стал просить у мамы моей руки, сказав, что уже переехал в гостиницу «Геллерт» и порвал с семьей. Представляете, мы прямо-таки обомлели. Какая у него была чудесная машина! Сам он высокий блондин, немного, правда, педантичен, но я, знаете, люблю таких, говорят, противоположности сближают людей. Эгон тоже такой. Мама, конечно, и слышать не хотела. «Не могу же я отдать тебя за разведенного, — сказала она. — К тому же в Стокгольме ты умрешь со скуки, там все серо, удручающе, через неделю ты сбежишь оттуда». Но вы не представляете, до чего настойчивы шведы. Он месяцами ходил за мной по пятам, я прямо не чаяла, как отделаться от него. Ведь вы знаете, как мужчины добиваются своего, если им понравилась какая-нибудь женщина!

— Я, признаться, не знаю, — сказала Мари и, засмеявшись, поднесла руку ко рту. Она уже не ощущала той общности судеб, сознание которой вчера поистине растрогало ее. Сравнивая свои девичьи чистые и искренние, глубоко затаенные чувства с той бурей страстей, которую порождает вокруг себя Мали, она все больше убеждалась в том, что между ними лежит глубокая пропасть… Надо же, Мали называет соломенным вдовством глубокое одиночество, в котором она живет без Винце. Мали веселая, красивая женщина, не удивительно, что она имеет успех у мужчин, но что касается ее, Мари, то она не хотела бы иметь успех у таких вот шведских дельцов. При этой мысли она опять невольно улыбнулась, а Мали продолжала рассказывать:

— Вы слишком худая, Маришка, вам трудно живется? Я столько привезла с собой, что и за две недели не съем, охотно поделюсь с вами. — Мари наотрез отказалась. — Полно, не упрямьтесь. Вы помогаете мне, я вам. А теперь еще эта собака — ну, Жига, прощайся с Маришкой, пойдем спать. — Уже в дверях она спросила: — Да, вы сказали, что завтра утром уйдете?

— Уйду, в Андялфёльд.

— Ну хорошо, тогда загляните ко мне в полдень.

Жига стал прощаться, поскреб передними лапками по ее подушке и, когда баронесса схватила щенка за шиворот и подняла вверх, жалобно взвизгнул, поворачивая мордочку в сторону Мари. Затем дверь захлопнулась, в комнате воцарилась тишина. Проникнувший в окно лунный свет достиг кровати, осветил исхудавшее, бледное лицо Мари, расплылся по стене. Мари в полудремоте ворочалась с боку на бок. Что-то давило ей грудь, возможно яркий свет, но стоило ей закрыть глаза, как платиновый свет приобретал форму приплюснутого круга, обладающего голосом и страшной силой. Потом лунный свет, как привидение с наступлением рассвета, исчез, и Мари уснула.

Неподалеку от площади Мира она, не зная, куда идти дальше, остановилась. На улице Лехел Мари обращалась к нескольким женщинам. Одна из них, не выслушав ее до конца, бросила на ходу «я не здешняя»; другая подробно расспросила, какую фабрику она ищет, что на ней производят, и направила Мари на площадь Мира: там, мол, покажут; третья недоуменно пожала плечами, но тоже посоветовала идти на площадь Мира.

Постояв на площади, она решила перейти на противоположную сторону. В конце широкого переулка Мари увидела два стоявших один против другого заводских здания: ограда была разрушена, здания зияли пустыми глазницами окон, казались заброшенными, вокруг них образовались пустыри. Там не было никаких признаков жизни, и только какой-то старик бродил среди развалин, изредка нагибался, что-то поднимал и совал в заплатанный мешок.