Жужа Тури - Под одной крышей

Юли засмеялась.

— Когда переносим этот, начнем таскать из здания. — И в ответ на удивленный взгляд Мари добавила: — Бомба угодила прямо в него. Разнесло всю лестничную клетку. Ни в ткацкий цех, ни в склад пряжи и готовой продукции, ни в заготовительный цех сейчас пройти невозможно. Если все это перетаскаем и я совсем не свалюсь из-за своей болезни, если снова дадут ток, только тогда я и все вы начнем опять работать на Шумахера.

— Нет уж, черта с два. Шумахер больше сюда не явится! — вспылила Чепаи и, когда Юли рассмеялась, гневно прикрикнула на нее:

— Ничего тут нет смешного! А мне не веришь, спроси у товарища Галла.

— Это вы только сейчас называете других товарищами, — сказала Юли, — а если нагрянет сюда Шумахер на своей машине, и пикнуть не посмеете.

Они еще долго пререкались, доказывая каждая свое. Неужто Юли думает, что все эти люди настолько глупы, чтобы надрываться, гнуть спину на Шумахера?

— Он удрал за границу, говорят, погрузил на машины больше десятка ткацких станков и увез с собой; если бы не Галл и инженер, увез бы всю фабрику, разрази его гром!

— Небось еще вернется, — сказала Юли, — а если нет, то остался господин директор Робоз, его зять. Усядется он в кресло и опять начнет распоряжаться здесь. Яни тоже говорит, что и в Городской ратуше так же получилось: они расчищают развалины, а прежние господа преспокойно рассиживают в кабинетах и, покуривая сигареты, ведут светские беседы.

Мари слушала обеих женщин, иногда задавала вопросы и мало-помалу знакомилась с историей фабрики Шумахеров.

— Акционерное общество «Хлопчатобумажные ткани. Братья Шумахеры» принадлежит двум братьям немецкого происхождения.

— Швабам! — уточнила Чепаи.

— Ну, швабам, так швабам. Примерно в тридцать восьмом году они изменили фамилию на венгерский лад, стали Шоквари, на фабричных воротах повесили новую вывеску, отпечатали новые бланки и конторские книги, но в сорок втором снова стали Шумахерами, и опять появились прежние бланки. У них есть сестра, жена Робоза; так вот этот Робоз — самый хитрющий из них. Фабрику основали в начале двадцатых годов: тогда это был одноэтажный цех с двадцатью станками, затем привезли из Германии еще шесть, и в течение нескольких лет построили нынешние корпуса на пятьдесят четыре ткацких станка. Эти Шумахеры только корчили из себя начальство, один восседал в конторе, другой расхаживал по цехам: пройдет, бывало, по фабрике в сопровождении целой свиты, рабочих за людей не считал.

— За восемь лет ни один из них ни разу не заговорил со мной, — сказала Чепаи.

— Братья разъезжали на машине, зимой и летом путешествовали, ходили по театрам, на скачки, а зять Робоз трудился денно и нощно. Грубый, жадный, из-за гроша готов три шкуры содрать с рабочего. Никто не мог сказать, когда он спал, — на фабрике его видели и в дневную и в вечернюю смену; в ту пору еженедельно выпускали двадцать тысяч метров ткани. Благодаря его стараниям и благоденствовали оба Шумахера, вернее, трое, так как сестрица их, жена Робоза, похлеще братьев умела транжирить денежки. Она уже с утра звонила на фабрику: «Папуля, пришли домой денег», и укажет, сколько именно. Идушка, машинистка, рассказывала — до чего же она здорово копировала жену Робоза!..

— Инженер пришел! — прервала рассказ своей напарницы Чепаи и стала снимать с головы платок.

Наполненные до краев битым кирпичом носилки остались на месте. Двор огласили постепенно затихающие удары колокола. Люди собирались у сарая с надписью «Фабком». Обе женщины тоже пошли туда, и Мари за ними.

Инженер говорил о том, что завтра два человека пойдут с тележками за картошкой к Западному вокзалу… Утром всем необходимо принести с собой сетки и посудину под масло… Заговорили сразу несколько мужчин, среди незнакомых иногда до нее доносились и знакомые голоса.

— Без денег тоже нельзя, товарищ инженер! — кричал широкоплечий Мишка. Инженер, вытирая лицо огромным платком, назвал какую-то сумму, которую ему обещали. В ответ из задних рядов проворчал чей-то старческий голос:

— Еще за прошлую неделю не рассчитались.

И тотчас рядом с Мари визгливо выкрикнула женщина:

— Во сколько обойдется нам картошка и масло?

Инженер сердито замахал платком:

— Черт возьми, с ума с вами сойдешь!

— Не шумите, тетушка Бокрош, — раздался голос парня с усиками, — вас никто не собирается обманывать!

Уходя с фабрики, Чепаи сцепилась с тетушкой Бокрош.

— Вы любите высказывать недовольство, — сказала она, — и всегда невпопад, не там, где следует, только чешете языком.

Тетушка Бокрош — грузная старуха, уборщица, одновременно она обслуживала женскую душевую на фабрике Шумахеров; ее лоснящееся лицо побагровело от злости: казалось, она вот-вот набросится с кулаками на горластую Чепаи.

— Вы везде суете свой нос, — шипела она, — ругаться-то вы умеете, это я знаю, но если человек справедливо требует, что ему положено…

— Не с инженера начинайте, он всегда был порядочным человеком, идите к Робозу и с ним цапайтесь. — Так, бранясь, они дошли до площади Мира. Обе пожилые женщины, сухопарая Чепаи и грузная тетушка Бокрош, пошли и дальше вместе, а Юли и Мари направились в сторону Берлинской площади. Темнело, а когда они достигли Западного вокзала, стало совсем темно.

— Чепаи права, — сказала Юли, — инженер — замечательный человек. В сорок четвертом году Шумахеры чуть было не уволили его за то, что он сочувствовал рабочим. С этим Галлом, старшим мастером, они большие друзья. В декабре прошлого года они вдвоем перехитрили Шумахера, помешали вывезти ткацкие станки; подошли машины, но на них успели погрузить всего десять станков. Да, трудно, конечно, люди боятся, как бы свое не упустить, хотят получить все, что им причитается. Я и сама такая: как бы у меня не ломило поясницу, буду работать, чтобы не явиться к Яни с пустыми руками. Яни хороший, он постоянно заботится о том, чтобы я не подорвала свое здоровье. Дорогой ценой достается масло и сало в нынешние времена. Эти, из фабкома, все умеют объяснить; говорят, только совместными усилиями можно устранить последствия проигранной войны, огромные разрушения; верно, так оно и есть, но не каждый понимает это; мужчины, такие, как Мишка Вираг, те быстро поняли. А у женщин одно на уме: деньги подавай им, и все тут.

У Западного вокзала они стали прощаться, Юли пойдет дальше к Вышеградской улице, а Мари — по проспекту императора Вильгельма.

— Да, — спохватившись, спросила Мари, — во сколько начинается работа?

— В семь, — ответила Юли, — теперь так уж заведено: от зари до зари. Да не забудьте посуду под масло, оно пригодится вашей сестре, кстати, как ее зовут?

— Луйза, Луйзой зовут.

И они расстались.