Жужа Тури - Под одной крышей

Шел седьмой час, но было уже темно, как ночью.

Луйза видит, как Мари радуется новой работе, рада она и маслу и картошке; об этом она так много говорит, что можно подумать, будто они все трое живут лишь на заработок младшей сестры. Луйза расспрашивает ее обо всем: об инженере, о тетушке Бокрош, о Юли и сама в свою очередь рассказывает Мари о событиях прошедшего дня. Как приятно сидеть вот так вечером возле печки и прислушиваться к каждому шороху в доме. Зазвонит велосипедный звонок, и Мари скажет: «Господин Пинтер… дочь Коша, старшая…» Если Лаци делает свой вечерний обход квартир, они нагревают большую кастрюлю воды, моются у огня, становятся по обе стороны корыта и стирают, не ждут, пока накопится много грязного белья. На кухне в дворницкой идет оживленная беседа о семейных делах, о событиях на фабрике… На следующий вечер, придя с работы, Мари узнает о грандиозном скандале у Пинтеров — на весь дом подняли крик.

Несколько дней назад какая-то женщина разыскивала салон Пинтеров, рассказывала Луйза. Она пришла с отрезом на платье. Кто-то из соседнего дома порекомендовал ей обратиться к Юци Пинтер, отозвавшись о ней как о хорошей портнихе. Постоянная портниха этой женщины живет где-то в Йожефвароше, а ходить пешком туда на примерку очень далеко. Женщина обещала за работу пятикилограммового гуся, мать ее живет в Дунакеси, привезет, мол, его на будущей неделе. Юци Пинтер приняла заказ, а муж учинил ей форменный скандал, стучал кулаком по столу, разошелся вовсю. Утром он заглядывал в дворницкую и после обеда приходил жаловаться на сына и жену. Дескать, в своем собственном доме он не хозяин, погубят, говорит, они его, ведут такой образ жизни, который вредит его коммерции. «Сын дровосек, а жена шьет за гуся. Скажите, госпожа Ковач, разве это дело?» Она ответила, что теперь все будет по-иному, и ничего нет зазорного в том, что жена его работает, но он ни в какую, и слушать не хочет. Жена тоже приходила жаловаться на него: муж, мол, забывает, что одним престижем сыт не будешь, есть тоже надо! И просила, если будут приходить заказчики, направлять их к ней.

— Он, конечно, не прав, — сказала Мари.

— Господин Пинтер?

— Да. — И многозначительно продолжала: — Нужно использовать любую возможность. Я тоже поступила точно так же и не раскаиваюсь. Как только начнет работать фабрика, пойду в ученицы. Юли говорит, что я очень скоро стану веретенщицей, вот увидишь…

— Твоими бы устами да мед пить.

Рассказала Луйза и о баронессе. Та приходила с коричневой собачонкой, спрашивала Мари. Хныкала, что ей нужно идти на Швабскую гору, а Мари все нет и нет. И когда Луйза сказала: «Ишь, как быстро вы подружились», Мари даже порозовела от радости. Да, как-то само собой получилось, что за эти несколько дней она обзавелась друзьями: и беседы с Дюркой Пинтером доставляли ей удовольствие, и с Мали она нашла общий язык… а все благодаря тому, что Луйза пришла за ней, иначе сидеть бы ей и по сей день в Буде, даже подумать страшно…

На кухонном столе она нашла записку:

«Маришка, я могу задержаться. Когда пойдете вниз, захватите с собой несчастного Жигу!!!»

Надо было видеть, как бурно выражал свою безудержную радость Жига, когда она вошла в комнату, казалось, он обезумел от счастья! Милый, ласковый щенок, ну разве можно на него сердиться! Ой, а луж-то напрудил! Мари побежала за тряпкой, ведром, а заодно уложила в шкаф разбросанные повсюду вещи Малики, оставленную на столе еду завернула и положила за окно, убрала постель.

— Идем, Жига! — позвала она собаку и помчалась вниз по лестнице; такса, кувыркаясь, с заливистым лаем бросилась за ней. — Идем на прогулку! — громко сказала она стоявшему в воротах Лаци и направилась на площадь Свободы; то рядом, то впереди часто-часто семенила короткими лапками собачонка.

Луйза способна была одной фразой испортить человеку радостное настроение:

— Ты водишь гулять собаку баронессы? — встретила она ее вопросом.

— Я все равно шла подышать свежим воздухом, — сказала Мари краснея и, помимо своей воли, поднесла руку к губам, но тут же опустила ее и поправила платье.

— Ты достаточно надышалась в Андялфёльде, — возразила Луйза. — Побольше внимания уделяй себе, а не чужой собаке. Если у баронессы нет времени водить ее на прогулку, пусть не держит.

Конечно, откуда Луйзе знать о ее отношениях с Маликой, не знает она и о вечерних беседах, ведь не выдавать же ей чужие секреты, семейные тайны, в которые посвящает ее Малика! Да и вряд ли Луйза поймет, она вышла из того возраста, к тому же никогда и не проявляла склонности дружить с кем-либо, ей одного Лаци хватает. Но зачем же к другим подходить со своей меркой? И вообще нечего так набрасываться на нее, в конце концов она уже взрослая женщина, знает, что делает, если даже и не всегда уверена в правильности своих поступков. Луйза скажет что-нибудь и поставит человека в неловкое положение. Вот и сейчас — от радостного настроения и следа не осталось. Ведь не станет же она доказывать, что успела полюбить щенка… хотя только что злилась на Жигу и, когда он, ласкаясь, лизнул ей лицо и вцепился лапой в волосы, даже шлепнула и грубо прогнала его, а потом сама же пожалела. Жига шнырял под столом, между печками. Собственно, Луйза ничего не имела против щенка. Она налила ему в плошку воды, поставила в тарелке остатки теста и с улыбкой смотрела, как он виляет хвостиком. Не обиделась она и на сестру, просто высказала ей, что думает, и все. Мари тоже не могла сдержать улыбки, наблюдая за смешно чавкающим Жигой. Но вскоре пришел Лаци с большим мешком за спиной, и о собачке забыли. Он поставил его на пол, отдышался.

— Угадай, Луйза, что я принес? — спросил он, торжествующе глядя на жену.

— Табак, — ответила она.

— Как ты узнала? — изумился Лаци.

— По запаху. — Луйза подошла к мешку, развязала веревку.

— Что отдал за него?

— Две печки, те, что похуже, только придется отвезти на улицу Пала Телеки. Двадцать два килограмма табаку! Это по нынешним временам огромная ценность! Остались еще две большие печки, когда-нибудь на досуге отвезешь их на площадь Телеки, ты любишь торговаться, подороже продашь. Заодно и табак прихватишь. Будешь отмеривать по килограмму, кому сколько нужно, шутя продашь.

Луйза склонилась к мешку.

— Нарезанный табак?

— В том-то и дело, разве я стал бы брать листовой и обременять тебя лишней работой, а?

— А он не прелый?

Лаци всплеснул руками и даже подскочил.

— Прелый! Да лучше этого табака не найдешь на всем рынке. Сыроват, конечно, но он такой выработки, иначе пересохнет, это даже ребенку известно. Разложишь, постепенно просушишь, только перемешивай, да не мне тебя учить, Луйза, у тебя отец был курящий, верно? Говорят, будет инфляция, поэтому я и выменял на табак, чтобы не остаться на бобах, с никому не нужными пенгё.