Жужа Тури - Под одной крышей

Пинтера-старшего прямо-таки взбесило то, что десятого мая, на следующий день после капитуляции Германии, Юци и в самом деле пошла с сыном на площадь Свободы, танцевала там с матросами, как потом сама рассказывала, захлебываясь от восторга.

— Возле биржи выступало кабаре, слышал бы ты, как они пели, и каких танцоров мы видели! На площади играл оркестр, бесподобные вальсы: это меня очень порадовало, так как я убедилась, что не умею танцевать ни одного современного танца. Объявили, что будет демонстрироваться фильм, но мы не стали ждать.

— Напрасно, — съязвил Пинтер-старший. — Вы очень много потеряли, не дождавшись фильма.

«К чему все это приведет?» — мысленно рассуждал он, улегшись после обеда на диван вместе со свернувшимся клубочком у его ног Жигой.

Обычно его размышления прерывались стуком в дверь, громким разговором, затем по комнате быстро проходила Маришка. «Клиентка пришла», — говорила она, с немым упреком взглянув на Пинтера. Он закрывал глаза. Кто-то проходил мимо него в соседнюю комнату, превратившуюся в последнее время из уютной спальни в нечто среднее между швейной мастерской, примерочной и приемной зубного врача. Клиентка уходила, и во взгляде жены Пинтер видел тот же упрек, что и в глазах Маришки. Потом, когда клиенток стало еще больше, жена прямо высказала мужу свое неудовольствие:

— Не обижайся, но мне неудобно перед заказчицами, что ты лежишь тут.

— А где же мне лежать?

Юци, заметно раздражаясь, ответила:

— Нигде. В приемные часы мог бы подремать в кресле или что-нибудь еще придумать…

— Я не знал, что мешаю тебе. — С этими словами Пинтер встал, рассовал по карманам свои неизменные атрибуты и пошел к двери.

— Ну вот, сразу и обиделся. Слова нельзя сказать…

— Человек часок хотел отдохнуть в собственной квартире, оказывается, и этого нельзя, — перебил жену Пинтер и, уходя, хлопнул дверью.

Он решил положить конец своему унижению. Хоть из-под земли, но достанет кредит, раскопает свой магазин и, пустив в оборот уцелевшие ценности, заключит грандиозные торговые сделки. Он еще покажет жене, как надо зарабатывать большие деньги. Война кончена, настала пора прекратить и рубку дров.

Пинтер неторопливо прогуливался по улице Надор. Приглядывался к полуразрушенным, обгоревшим магазинам текстильных товаров, затем по улице Ваци вышел на площадь Эшкю. Перед кафе «Белварош» были расставлены столики, за ними сидели и беседовали люди. Пинтер тоже сел за свободный столик и заказал кофе. Отхлебнул и поморщился: бурда… Велел позвать газетчика. Но через некоторое время сам официант подал ему газету на четырех страницах. Он просмотрел раздел «Кто может сообщить о нем?», надеясь встретить знакомую фамилию… «Нилашистские бандиты предстали перед народным судом… Арестованы нилашистские палачи будайского дома смерти». Прочитал объявления: об обмене квартир, о купле и продаже, об обучении иностранным языкам… Возобновлено производство такой-то и такой-то краски для волос. «Вот уж поистине в такое время никак не обойтись без нее!» — подумал со злорадством Пинтер и насмешливо скривил губы. «На строительстве моста требуются водолазы»… Тоже мне профессия, водолаз! Теперь насчет мостов поднимут шум, а построят какой-нибудь приличный мост не раньше чем лет через двадцать-тридцать… В общем, ничто не радовало Пинтера, и хотя неплохо было бы посидеть в кафе подольше, чтобы заставить семью с нетерпением посматривать в окна, а может, и поволноваться, однако ему все надоело, и он отправился домой.

На улице Надор Пинтер встретил старого знакомого. Он вмиг преобразился, бурно приветствовал розовощекого, сравнительно молодого толстячка, широким жестом протянул ему руку:

— Как поживаете, дорогой Лантош? Тысячу лет не виделся с вами…

Названный Лантошем господин тоже обрадовался, они пошли рядом, увлеченные обоюдоинтересным деловым разговором, затем переключились на политические темы. Дёрдь Пинтер поделился своими сомнениями, рассказал о погребенном магазине, о товарном складе. Тут собеседник перебил его:

— Надо как можно быстрее раскопать, понимаете, дорогой Пинтер! Ни дня не медлите! Перед вами откроются колоссальные возможности, это я вам говорю!

— Я и сам знаю, будьте уверены, не пройдет и нескольких дней… — Тут он внезапно умолк, так как по выщербленному асфальту улицы Надор катила тележка, и оба собеседника услышали задорный свист. Губа у Пинтера-старшего отвисла, ноги сами остановились.

— Привет, папа! — крикнул Дюрка и помахал рукой.

Пинтер-старший пробормотал что-то невнятное.

Его знакомый удивленно посмотрел на него.

— Ваш сын?

— Угу, — сдавленно прохрипел Пинтер. — Как видите, дровами торгует.

— Ловкий малый. Сейчас на этом деле можно неплохо заработать.

— Вы так думаете?

На углу улицы Зрини они тепло распрощались, и Пинтер продолжал путь домой в одиночестве. Возможно, этот Лантош прав, Дюрка разбитной, ловкий парень, и если когда-нибудь поумнеет… Но почему-то ему не верилось в это. Пинтер остановился, набил трубку, затем медленно, шаркая ногами, побрел к бывшей зимней резиденции баронов Вайтаи, и мрачное настроение вновь овладело им. Приближение к дому уже не радовало его, как прежде, и сам дом казался каким-то унылым. Приятных вечерних бесед тоже не стало. Жена наспех проглатывает ужин, вскакивает из-за стола, спешит в другую комнату и при свече продолжает шить, а если очень устала, ложится спать. «Я хочу кое-что сказать тебе», — заговорит иногда Пинтер-старший, но сам не знает, с чего начать. «Только не сейчас, право, у меня столько работы, просто не знаю, за что хвататься». И Юци вскакивает, не убрав со стола. Маришка в эту пору уже точит лясы в квартире дворника. Собственно говоря, из-за Юци испорчены и те приятные полчаса, которые он проводил обычно у Ковачей. Как-никак Маришка все-таки прислуга у них, и в ее присутствии ему уже неловко вести прежние доверительные беседы. И что особенно мучительно, он не может сказать Юци: «Зачем ты набираешь столько работы? Разве я заставляю тебя?..» Нет, он не может сказать ей так, потому что без заработка жены — ему даже страшно подумать об этом! — они умерли бы с голоду в последние недели войны, а он на всю жизнь наголодался на проспекте Ракоци. В то время у него впервые мелькнула мысль, почему, собственно, он неделями должен сидеть в нилашистском логове на проспекте Ракоци, подвергая свою жизнь тысячам опасностей, тогда как Юци находится в полной безопасности у своей матери в Матяшфёльде, куда уже в декабре пришло освобождение? Откуда было знать Юци, что переживает человек, когда рядом с ним рушится комната и он оказывается, по сути дела, под открытым небом, не смея даже двинуться с места, и вынужден сидеть, подняв воротник зимнего пальто, исхудавший, обросший. В таком состоянии, конечно, каждый осунется… И в тот момент приходит начальник противовоздушной обороны, грубая скотина, кричит на человека и гонит его в убежище…