Жужа Тури - Под одной крышей

— Откуда вам это известно?

— Чтобы прийти к такому выводу, не надо иметь много ума! Тот, кто пролез в ту дыру, не мог вывезти все сразу, на машине. Каждый раз выносил по штуке, бежал с ней на площадь Телеки и продавал там. Следующей ночью опять вытащит штуку. Вот и выходит, что вы зря стараетесь.

— Это сказки, госпожа Ковач.

— Хорошо, я умолкаю.

Пинтер-старший еще некоторое время продолжал сидеть в дворницкой, затем поднимался к себе, на третий этаж. Из комнаты жены доносились громкие женские голоса, в кухне позвякивала посуда, выражая нетерпение, тявкал, терся о дверь Жига. Пинтер-старший бесшумно приоткрывал дверь на кухню и шел к себе в комнату, следом за ним прыгала, выражая свою радость, собачонка. «Сидеть!» — строго приказывал он, делая вид, что ему докучают эти бурные восторги. Послонявшись по комнате, он опрастывал карманы, снимал с ноющих ног ботинки, надевал шлепанцы, затем, остановившись перед шкафом с книгами, перелистывал то одну, то другую книгу. Наконец брал томик, зевал и ложился на диван.

В комнате жены пришла пора прощания…

— Значит, договорились, завтра днем померяем еще раз, сударыня, а к вечеру получите платье.

— Я очень признательна вам, дорогая госпожа Пинтер, вы меня очень выручите!

Пинтер, кряхтя, привставал и бормотал проходящей через комнату клиентке что-то вроде приветствия.

— Ну, что у тебя нового? — спрашивала, возвращаясь, на ходу жена и тут же исчезала в своей комнате.

«Настоящий проходной двор, — мысленно сетовал он. — Звонки, беготня, стук швейной машины, на кухне готовят сразу трое. Правда, вот уже два дня Вайтаи не показывается, словом, с той самой попойки. Не обиделась ли она на что-нибудь? А сын совсем отбился от рук, бог знает где шляется весь день».

В это самое время сын шагал по улице Яноша Араня, свернул на проспект императора Вильгельма и тут увидел баронессу Вайтаи. Она шла навстречу ему под руку с кавалером в форме цвета хаки и с повязкой Красного Креста на рукаве.

— Целую руки, — поздоровался Дюрка, улыбнулся и, замедлив шаг, но не останавливаясь, слегка поклонился.

Баронесса стрельнула взглядом прямо в лоб парня, чуть заметно моргнула обоими глазами и продолжала оживленную беседу со своим молодым спутником, которым был Питю.

Дюрка, придя в полдень домой, еще в прихожей услышал беспрерывно льющийся протяжный голос, доносившийся из кухни.

— Скажите, вас когда-нибудь учили здороваться с людьми? — войдя в кухню, обратился Дюрка к Малике.

— Меня?

— Да, вас.

— Так это, значит, были вы! А я еще сказала Питю: «Кажется, прошел сын нашего уполномоченного по дому. Вы были так элегантны в сером костюме! Знаете, я привыкла видеть вас в рванье, вы гораздо интереснее, чем мне казалось…

— Бросьте болтать. — И Дюрка вышел из кухни.

Баронесса казалась огорченной и несколько обиженной. Она поставила на поднос свой обед и сказала Мари:

— Ну и дикарь! Но между прочим, так ему больше идет, чем скалиться.

А Пинтер-младший отводил душу в комнате матери, превращенной в мастерскую.

— Она, наверно, за идиота меня принимает! Делает вид, что не узнает, и хочет, чтобы я перед ней в любезностях рассыпался, как… — Он кивнул в сторону соседней комнаты, где находился Пинтер-старший. — Конечно, сразу узнала, так зачем же вилять, изворачиваться?

— Ты прав, почему бы ей, действительно, не поздороваться с тобой?

— Откуда мне знать… может, потому что шла с тем типом?

На шум голосов вышел Пинтер-старший.

— Чего раскричались? — спросил он.

— А, — Дюрка в сердцах махнул рукой, — и говорить об этом не стоит.

— Нет, позволь! Я тоже хочу знать. — И он обиженно посмотрел сначала на сына, потом на жену.

Юци начала рассказывать во всех подробностях, в чем дело, и, когда она говорила, неприязнь к баронессе у нее все время нарастала. Закончила она так:

— Завтра же выгоню, чтоб духу ее здесь не было!

— И правильно сделаешь, — сказал Дюрка. — Нечего ей околачиваться у нас.

Пинтер-старший, набивая трубку, неодобрительно хмыкал, переминался с ноги на ногу. Как у них все просто получается… Выгнать!.. Разумеется, это не выход, но, учитывая до предела накаленную обстановку, он счел за лучшее промолчать, все равно ведь сделают по-своему. Но вопрос этот не давал ему покоя, и за обедом он вернулся к нему.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты поссорилась с баронессой, — обратился он к жене. — Тут надо бы поступить покорректнее, повежливее…

— Можешь не беспокоиться, я вежливо выпровожу ее.

— Нет, позволь, ты должна понять, что мне это крайне неприятно, все же Вайтаи…

— Бароны, — подсказал сын.

Наступила пауза.

— Одним словом, мои симпатии на стороне аристократов, — резюмировал Пинтер-старший, не глядя на сына.

— В том-то и дело, иначе ты бы тоже не мог не заметить, какая беспардонная и глупая женщина эта Вайтаи.

— Ко мне ее отношение безупречно. Я уже предупреждал тебя, что ты разговариваешь с ней неподобающим тоном. Но вы и тогда оставили без внимания мое замечание, и вообще вы стали пренебрегать мной.

— Ну что ты говоришь! — вспылила Юци. — Никто тобой не пренебрегает.

— Мне даже рот не даете открыть, особенно с того времени…

— С какого именно? Пожалуйста, оставь свои намеки и скажи прямо, что ты имеешь в виду?

— Разве я могу позволить себе иметь что-нибудь в виду?

— Делаешь гнусные намеки, причем уже не первый раз, что с тех пор, как ты перестал зарабатывать, изменилось мое отношение к тебе. — Юци повысила голос: — Это ты изменился! Вживаешься… в роль всеми заброшенного и гонимого. Вместо того чтобы взять себя в руки и не поддаваться меланхолии, меня изводишь.

— Что же, по-твоему, я должен делать?

Нарочитая покорность и холодная вежливость еще больше взвинтили Юци.

— Разве ты один пострадал? У некоторых все погибло, и они не опускают руки. Ведь тебе самому опостылело… это безделье…

— Словом, я должен работать. Да?

— Столько возможностей найти работу, папа! — восторженно сказал Дюрка. — Восстанавливаются заводы, начинают работать учреждения. С твоим опытом…

Пинтер-старший внезапно со злостью хлопнул рукой по столу, тарелки и ложки зазвенели.

— Тебя не спрашивают! Яйца курицу не учат!

«Вот ведь как бывает! Не всегда приходится поступать так, как вычитаешь в книгах. Виданное ли дело: какой-то сопляк, а уже осмеливается… но обиднее всего, что собственная жена настолько далека от тебя, что не понимает твоих терзаний, более того, встает на сторону сына…» — так сокрушался Пинтер-старший.

— Он уже взрослый человек, — сказала Юци. — Раз уж мы заговорили при нем о наших делах, он имеет право высказать свое мнение.

— Пусть будет по-вашему, — произнес Пинтер-старший. Встал, трясущимися руками рассовал по карманам курительные принадлежности, причем дверью не хлопнул, а тихонько прикрыл ее за собой.