Владимир Шаров - Царство Агамемнона

То, чем всё кончилось, еще и потому маму потрясло, – повторяет она, – что никогда – ни раньше, ни позже – она не была отцу лучшей женой, верной, преданной. В общем, – сворачивает Электра, – благодаря Колыме эта история, слава богу, прошла мимо меня, я тот отцовский роман даже в руках не держала. Конечно, – продолжает она, – я много чего знаю, и что знаю – и рассказывала и буду рассказывать, только без гарантии, что что-то не напридумаю, не добавлю от себя. Со вторым отцовским романом, ясно, другое дело. Он страница за страницей писался на моих глазах, тут уж поручусь за каждое слово”.

Через неделю Электра снова вернулась к давешнему разговору. Мы сидели в ординаторской, чаевничая, сплетничали о ее соседях, потом как-то само собой вырулили на ее отца и “Агамемнона”. “Я с себя, – сказала Электра, – ответственности не снимаю, всегда помню, что без меня романа никогда бы не было. Мать это так, техническая помощь. Сколько бы сил, времени она ни убила, перепечатка есть перепечатка, не в ней суть. Другое дело – моя роль. Кашу я самолично заварила, а дальше помешивать ложкой, следить, чтобы не подгорело, желающих было много.

Я уже вам говорила, что основа романа – мясниковская «Философия убийства», многие главы, собственно, и строились как комментарий к ней. Но без меня отец об этой рукописи никогда бы не узнал. Написана она была во Франции и сама собой попасть отцу в руки не могла. Карта должна была лечь так, чтобы Мясников в сорок четвертом году – в чемодане пара белья и «Философия убийства» – вернулся в Москву, был взят под стражу и расследование его дела, – связывает она наш предыдущий разговор и нынешний, – было поручено моему мужу Сергею Телегину. Сережа вызвался добровольно, ввязался во всё даже с радостью, особых трудностей не ждал.

Опытный следователь, он считал, что легко справится, но месяца через два кураж испарился, было уже ясно, что Мясников Сереже не по зубам. В общем, мой Телегин приуныл, и тогда я обратилась к отцу, попросила его помочь. Дальше Сережа с отцом работал на пару, и то, что всё удалось, как я уже говорила, на равных успех обоих. Сталин был моим мужем очень доволен, дал ему орден и приказал вне очереди присвоить комиссара госбезопасности третьего ранга. Сталин помнил о муже и потом – в итоге на Колыму Сережа поехал не зэком, а начальником пусть небольшого, но лагеря. Согласитесь, Глеб, разница есть.

Эту историю я – особенно когда увидела мужа в генеральском кителе – сочла за собственный триумф, и вправду, я ведь всё сделала, чтобы отец вернулся в Москву и чтобы он и муж работали бок о бок. Для того и Телегина соблазняла, уводила у матери. То есть хотела я одного – вызволить отца из ссылки и чтобы он и мать снова жили вместе. В общем, чтобы всё успокоилось, вернулось на круги своя. А что Телегин тоже не промах, я об этом не думала, а обернулось как в сказке – мой вклад даже Сталин оценил.

Однако вернемся к матери, – снова сменила тон Галина Николаевна. – Ясно, что роман писался при деятельном ее участии, без маминого терпения, трудолюбия, без желания – раз уж так сложилось – выстроить с отцом нормальные отношения, он бы никогда не был дописан. Это факт. Но что без меня никакого романа вообще бы не было, – повторила она, – мимо тоже не пройдешь. Больше того, разработав план, до мелочей придумав и продумав, как сломать Мясникова, отец теперь, когда дело было сделано и их с Телегиным подследственный с простреленным затылком покоился где-то на Бутовском полигоне, – не просто каялся перед ним и перед Богом – но и шел дальше, строчка за строчкой, понимая и принимая мясниковскую правду. В числе прочего и организованное им убийство великого князя Михаила.

Отец, – продолжала Электра, – был удивительно честным человеком. Считал, что мы и единым словом не имеем права лгать, не только на исповеди, когда предстоим перед Богом – столь же искрен человек должен быть и с себе подобными. Не исключаю – если не дай бог, тебя сочли преступником, арестовали, теперь допрашивают – и с собственным следователем. Так же обстоит дело и с оперуполномоченным, у которого ты добровольно подписал бумагу, согласился стать его секретным сотрудником.

Понятно, что не раз и не два отцовская честность кончалась для людей, которых он знал, долгими сроками заключения, а то и расстрельными приговорами. За это и сейчас отца многие проклинают, даже слышать о нем не хотят. Но мне и тогда казалось, и теперь я думаю то же самое, что за зло надо спрашивать не с него – вина лежит на нашем безумном времени.

Антихрист захватил власть на земле, установив на ней свои порядки – извратил всё, на чем Господь выстроил мироздание. Один из его краеугольных камней – правда, но сатана сделал так, что при нас и от правды происходило одно только зло. Это не абстрактные рассуждения: в романе отец и единым словом не пытается уйти от ответственности, выгородить себя, наоборот, шаг за шагом отказываясь от всего, что раньше считал правдой, он тем самым ставит крест и на мире, в котором нам выпало жить.

К этому я еще вернусь, – продолжала Электра, – а пока другой вопрос, который дальше неизбежно возникнет. Почему отец считал «Агамемнона» продолжением – пятым томом – «Братьев Карамазовых»? Еще до начала арестов, когда он по разным квартирам читал текст, в его попытке опереться на великого предшественника некоторые усматривали слабость, говорили о неуверенности в собственных силах. И вправду, ведь Христос учил, что не наливают молодое вино в старые мехи, а отца к старым мехам будто канатом тащило. Словно всё, что в нем жило, день за днем кипело и бродило, ни в какую иную форму отлиться не могло. Впрочем, отца подобные упреки не волновали, он относился к ним иронически, и вот почему.

Начну, – вела дальше Электра, – со сторонней, в сущности, ремарки. Отец не считал писателей ни пророками, ни провидцами, чем несомненно их низводил, но тут же в одной из своих статей признавал, что часто жизнь строится точь-в- точь, как она кем-то прежде была написана. Объяснял, что тут дело не в дальнозоркости, а в бездне соблазнов, которыми буквально сочится хорошая проза. Перед этим искушением, продолжал он, мы сплошь и рядом беззащитны.

Случается, что книга написана с такой пронзительной достоверностью, с такой неоспоримой убедительностью, что, не имея сил устоять, целые народы становятся на путь, который им кто-то предначертал. Больше того, боятся и на шаг отступить в сторону, а то собьешься с дороги и придешь не туда, куда зовут. В той же статье отец утверждал, что в прозе, опять же если она хороша, действуют, силятся отличить добро от зла настоящие, живые люди. Люди из плоти и крови, ничуть не уступающие тем, кого производит на свет божий любая женщина. А отсюда следовало, что там, где автор по своему произволу ставит точку, решает не длить историю, жизнь его героев отнюдь не кончается, разве что делается более камерной.