Патрик Гейл - Заметки с выставки

После того, как они немного отрегулировали лямки, Энтони заставил надеть ранец и походить в нем туда-сюда и выглядеть довольным, но даже Морвенна уставилась на ранец с выражением, смахивавшим на презрение. Он был из настоящей кожи — Энтони предложил Гарфилду понюхать — и на маленьких карточках, примерно таких, как на больничных дверях, были его имя и адрес, и еще там было место для ручки и даже маленький карманчик для ключей от дома. Но его коричневый цвет был слишком красным и слишком детским, и он не был портфелем.

Прежде чем открыть самодельный конверт Рейчел, он вымыл руки, потому что вымазал их в шоколадной глазури. Она сделала ему открытку, нарисовав картинку восковыми карандашами на половинке листа, а потом сложила его и написала на второй половинке. Картинка было немного похожа на те, которые она рисовала краской — абстрактные, ему пришлось учиться называть их — только сконцентрированная на таком маленьком пространстве, она получилась более насыщенной. Открытка представляла собой вереницу оранжевых кубиков, плавающих на зеленовато-синем фоне, но она сделала все оранжевые элементы немного разных оттенков, некоторые ярче, некоторые темнее, некоторые были более глубокого оранжевого цвета по краям, а некоторые как бы клочковатыми и с менее четкими очертаниями, как будто в тумане.

— Дай мне посмотреть, — заныла Морвенна. Ей не нравилось, когда день рождения был не ее, но этого и следовало ожидать. Гарфилд показал ей открытку, что заставило ее замолчать эффективнее, чем шиканье Энтони, но потрогать не разрешил.

Он посмотрел еще немного. И, если смотреть внимательно, казалось, что все оранжевые кубики двигались взад и вперед из бумаги, потому что они были не совсем того же самого оттенка. Кубик, на котором сосредоточено внимание, будет стоять на месте, но сразу же один из более ярких продвинется немного вперед, и глазу захочется скакнуть в сторону.

— Тебе оказана честь, — наконец произнес Энтони.

— Что ты хочешь сказать?

— Ну, мне она никогда не рисовала картину.

— Не может быть.

— Правда, правда.

Он покачал головой, насмешливо-горестно, и улыбнулся.

Гарфилд заглянул внутрь.

«Моему дорогому Гарфилду, — писала она. — На его седьмой день рождения с любовью от Рейчел. К сожалению, я не могу быть с тобой. Виноват юный Хедли! В это же время в следующем году податель сей открытки получит меня в полное свое распоряжение на целый день, и будем делать все, что он захочет… Помни!»

Она нарисовала три крестика. Потом, возможно, по запоздалому соображению, потому что ему было всего лишь семь лет, а картинка была немножко серьезная и совсем не похожа на другие открытки от крестных и школьных друзей с автомобилями и футболистами, она нарисовала что-то вроде комикса. Крестики лежат на каких-то санках, и она тянет их к указателю, на котором написано Пензанс 46 миль. Себя она изобразила безумной дамой, с торчащими во все стороны волосами и босыми ногами с большими пальцами, но было ясно, что это она, потому что одета она была в свою одежду для рисования, и у нее был ее нос. Пот лился с нее градом, так она стремилась доставить поцелуи, а причиной, по которой так трудно тянуть сани, было то, что младенец Хедли и его коляска были привязаны к задней части саней, и дорога шла немного в гору.

Было странно получить что-то от нее и при этом ее самой не было рядом, чтобы сказать «спасибо». Энтони смотрел на него, будто ожидая чего-то еще, так что Гарфилд положил открытку обратно в специальный конверт и сказал, что уберет со стола, пока Энтони будет купать Морвенну. Она достигла той точки, когда была уже настолько уставшей, что, возможно, уснула бы от собственных капризов.

Вскоре из ванной комнаты послышались обычные всплески и вопли — она ненавидела, когда ей моют волосы, особенно если это делал Энтони, у которого, как правило, мыло попадало ей в глаза, и он не понимал, что она имела в виду, когда говорила, что волосам больно. Гарфилд отнес ранец и картину к себе в комнату. Он попробовал сложить в ранец книги и ручки и прочее, после чего ранец, по крайней мере, стал выглядеть не таким новеньким.

Он вынул картинку и установил ее посередине короткой каминной полки, где она красиво светилась на фоне белой краски. Но ему было не по себе. Уж слишком уязвимой она была и слишком ценной. Он оставил там картинку для собственного вдохновения, пока писал Рейчел благодарственное письмо, рассказывая ей все новости, о которых не мог рассказать, пока выпендривался на качелях, а она была занята с Хедли, Морвенной и Энтони.

Пока он писал, он представлял ее в виде огромной женщины-пряника, а все остальные, как маленькие собачки, откусывают от нее кусочки. Неудивительно, что она больна. Они должны научиться не есть ее все вместе и сразу. Они должны научиться этому, чтобы спасти ее.

Много времени ушло на то, чтобы переписать письмо. Ведь оно в итоге оказалось довольно длинным. Он засунул картинку обратно в конверт и спрятал в своем столе для надежности. Когда она вернется домой, когда она выздоровеет, он спросит ее — разрешит ли она вставить картинку в подходящую рамку. Он осторожно выберет момент, когда спросить.

Этот изысканный набросок является одним из нескольких рисунков с натуры или из журналов, которые подросток Келли включила в свое портфолио, подавая документы в художественную школу. Неудивительно, что колледж искусств Онтарио безоговорочно предложил ей место и — как свидетельствуют материалы приемной комиссии — полную стипендию. Вдвойне печально, что все остальные рисунки из представленного пакета были уничтожены ее матерью как непристойное доказательство поврежденного рассудка. Рисунок выполнен в уверенной манере — а ведь на тот момент она не получила никакого образования, помимо приличествующего благовоспитанной леди — но в наброске присутствует нечто гораздо большее нежели умение рисовать. То, как Келли распределяет свет на изображаемом человеке с прекрасно проработанной мускулатурой, одновременно придает ему эротический флер и предполагает уязвимость, скрывающуюся под его уверенностью в себе. Джош МакАртур, который позже стал ее зятем, был генеральным директором сети мотелей МакАртуров и оставался им до своей смерти в 2001 году.

(Из коллекции миссис Джош МакАртур)

Молодой швейцар взглянул на монеты, которые она вложила ему в руку. «Спасибо, — сказал он. — Большое спасибо», и ушел, оставив Винни задаваться вопросом, дала ли она слишком много чаевых, или недостаточно.

Она отмахнулась от беспокойства; она была иностранкой, так что ей позволительно ошибаться. Единственное, с чем она не могла примириться, так это с тем, что ее здесь постоянно и ошибочно принимают за американку, чего настоящий американец никогда бы не сделал.