Надежда Кожевникова - После праздника

Благополучно… Но вот снова не могу отвести глаз? А что? Надев темные очки, я защищена, как в шапке-невидимке: откуда кому знать, куда именно я смотрю? Непроницаемая, надеюсь, я упиваюсь, наслаждаюсь исключительным, единственным в мире своеобразием его черт, что и раньше и вот теперь, оказывается, все еще меня восхищает. По правде, объективно: большая, лобастая голова, плотно и как бы наспех насаженная на малорослое туловище, о тщедушности, неказистости которого забывается, потому что магнитом притягивает выражение глаз, небольших, прищуренных, цепких. Глаза обжигают: пламенеющие язычки в них мелькают — прыжки молниеносные мыслей, которых не дано узнать. Отсюда, верно, впечатление напружинистости, собранности мускулистой, хотя поза его вяло-расслабленная. Что-то противоречивое и в каждом его слове, жесте, желании, поступке. Вот он — мой плен.

Жду. Если заговорит, голос я точно узнаю. Интонации никогда не забыть: нарочитая, притворная мягкость, вкрадчивость, якобы деликатность — деликатность действительная, но и предательская, решай, мол, как знаешь, сама. Никаких, словом, наседаний: если подлинное оно, это самое ч у в с т в о, значит, обнаружит, выкажет себя. Смешно, правда?

Он, я надеюсь, не догадывается, что я его разглядываю, к а к разглядываю — ну этот незнакомый человек, который похож. Впрочем, и раньше у нас с ним так получалось: я не подавала виду, изо всех сил сдерживалась, все в себе таила и в результате превращалась в нечто тупое, занемелое, и можно только удивляться, что он все же задержался, сразу не увлекся более живым, соблазнительным. Приписать неуклюжую мою застенчивость юным летам? Если бы! Ничуть я не переменилась, никакого не набралась в этом смысле опыта. И теперь свободная, смелая я лишь с теми, к кому равнодушна. А это самое «подлинное» встает у меня поперек горла и не дает дышать: каменею, глаза пучу, выдавливаю какие-то дурацкие, обрывочные фразы — вот такова я в состоянии, как говорится, окрыленности любовью. Той самой, что именуется с т р а с т ь ю, то есть не укрощенной привычками, бытом, обязательствами общими, заботами, — той, что вдруг заболеваешь и трудно, медленно выздоравливаешь.

Забавно, я умудрилась тяжело переболеть, так замаскировавшись, что не только окружающие, но и он, пожалуй, не подозревал, как долго мой недуг продолжался. Что это, гордость? Скрытность самолюбивая? Сейчас полагаю, скорее трусость. Я боялась: а вдруг ущемят? Естественной доверчивости, чтобы раскрыться, выговориться необдуманно, в порыве, мне от природы недоставало. А взвешивая, я приходила к выводу: силен риск. И что я могу обещать, что он мне обещает? В том-то и дело, обещаний от него я не слышала. Да и с чего бы? Сама таясь, я и его принуждала затаиваться, и тут уже не разобрать, что и насколько он в себе скрывал, а может, и скрывать-то было нечего.

Вот-вот, я и поныне не знаю степень, качество его ко мне отношения: симпатия, увлеченность, обыкновенная пошловатая интрижка или… Зато все яснее сознаю: я не могу его забыть, и все тут. Мало?

Он мне н р а в и л с я. Все его повадки, улыбка как бы насильственно широкая, оживленность, сменяющаяся необъяснимой грустью, говорливость, не нуждающаяся во внимании, а будто парящая над слушателями, себе на радость, в ребячливой самоупоенности, несколько эгоистичной, выдающей не самое лучшее воспитание, но меня восхищал его артистизм как качество далекое, чуждое и свидетельствующее о недоступной мне раскрепощенности. А вместе с тем он был замкнут, закрыт, и в образе жизни и в сущности своей — да, одинок.

Вот тот незнакомец, у него, кажется, обручальное кольцо на пальце — доказательство, что я ошиблась, поймалась на сходстве. Он ведь не женат. То есть, собственно, почему? За прошедшие годы не мог разве обзавестись семьей? Я замуж вышла, почему бы и он…

Но нет. Он не создан для брака. И все примеры, разубеждающие, отбрасываю без сомнений. Помню, у него была достаточно налаженная жизнь, свое какое-то хозяйство, и он вполне обходился без хлопотливого и хлопотного женского вмешательства. Ну не совсем отмыты чашки, крошки случались на столе — и что? Пустот я не усматривала, напротив, он всегда казался мне заполненным до краев, своим, важным, тем, что требовало полной мобилизованности.

Чем дальше я от него отходила, тем четче видела его достоинства, его устремления, все более мне понятные, уважаемые, нешуточность его затеи, цели — только при чем тут я? Себе я не находила с ним рядом места, даже крошечного, сама себя мысленно вытесняла, а когда вытеснила полностью, почувствовала, признаться, удовлетворение. Х о р о ш о, что не рискнула и не поплатилась за риск. Все хорошо, он в порядке, и я тоже, в относительном.

В самом деле, считаю правильным, что не закружилась. Это дало возможность объективнее наблюдать, а уж каких усилий стоило себя охолодить — не имеет значения. Но я научилась слушать, вникая в его слова по мере сил, и не только задыхаться, бороться с головокружениями, «чувствами-с». В шквале его словоохотливости для меня постепенно обнаружилось, в чем его стержень, его убеждения. Я открыла, на какие он идет потери и почему. Прежде он виделся мне удачником, баловнем, а таких я остерегаюсь. Но выяснилось, что баловнем он не был, а сам по себе успех, ему вроде сопутствующий, ни его, ни кого-либо другого от болячек, затрещин, заминок мучительных не может защитить. Но этого мало: неудовлетворенность еще не признак душевного развития. Вот когда неудовлетворенность направлена и вовнутрь, а терзания не становятся самоцелью, когда впереди, несмотря ни на что, брезжит светлая полоса, тогда человек способен сделать свой выбор, сознательный, доказывающий, что он личность. А так уж совпало, что именно в период нашего знакомства он выбор свой сделал — вне всякой зависимости от моего присутствия, а уж о влиянии и нечего говорить.

Никто на него не влиял. Я имею в виду общих знакомых, окружение. Он читал, думал, сопоставлял, сравнивал, и эта главная, недоступная посторонним сфера его существования сформировала, думаю, уже окончательно его. Хотя, конечно, и допускаю и не сомневаюсь в развитии его дальнейшем, но зерно, но основа в нем тогда уже создалась.

И я сочувствую, согласна с тем, если вкратце, положением, что человек не только от рождения создан существом свободным, но имеет все основания свободу свою закрепить, найти ей серьезные обоснования и уберечься от натиска, тоже, кстати, обоснованного. В том смысле, что быть, ощущать себя свободным отнюдь не невозможно, к такому выводу я пришла. На его примере, когда была в него влюблена, когда подавила в себе свою влюбленность, но забыть его не смогла, как видите.

Во мне остался, позволяя высокий стиль, бескорыстный восторг перед способностью человека смело мыслить, находить в этих мыслях сладость, гордость, благодаря им укрепляться нравственно.