Надежда Кожевникова - После праздника

Режиссер Максимов как вошел, так сразу откупорил бутылку и жадно выпил. Грузная дама-журналистка, немного помедлив, решилась очистить яблоко. Молодая актриса сидела, ссутулив худую спину, с грустным отрешенным лицом, еще, по-видимому, не отойдя от недавно сыгранной роли. И только новая роль могла бы ее спасти, освободить от прежнего образа: себя самое-то актриса уже успела забыть. Да, новая роль — только в этом было спасение…

Что касается верткого, считавшегося модным поэта, то он, сосредоточенно глядя перед собой, курил.

А первый секретарь тем временем, взяв указку, обвел N-й район на карте Подмосковья, сообщил краткие о нем сведения, показатели успехов, обязательства, взятые на эту пятилетку. Дама-журналист вынула блокнот и что-то записала. Актриса еще больше сгорбилась. Поэт загасил сигарету. Режиссер воду больше не пил.

— Товарищи, — обратился первый секретарь к присутствующим, — если не будете возражать, нам бы хотелось, чтобы в первую очередь вы посетили школу. Дети ждут. И для них, конечно, большая радость увидеть своими глазами вас — гордость нашего советского искусства. Согласны?..

Шум задвигаемых стульев — все поднялись, направились к дверям. Дамам галантно подали пальто. Дамы прошли вперед, мужчины за ними…

Четырехэтажное здание школы, с прекрасным спортивным залом, мастерскими, специально оборудованными кабинетами, — да, было чем гордиться.

В раздевалке на первом этаже отсутствовала традиционная нянечка — средоточие всех школьных новостей. Каждый ряд вешалок начинался с таблички: класс такой-то. Шубки, курточки, капоры, шапки-ушанки — добротная ребячья одежда, а у старшеклассников уже и модная. «Нас так не одевали», — мельком подумали гости, принадлежавшие к разным поколениям.

А когда по звонку из классов высыпали учащиеся, — глядя на них, тоже подумалось: «Мы были другими».

Другими, ну, скажем, внешне. Не было, к примеру, такого количества длинных стройных ног — а может, просто не носили таких коротких юбок? А теперь, значит, в школе так разрешают — бегут по лестнице, как балерины в пачках, а завуч как ни в чем не бывало стоит. И у всех аккуратная красивая обувь. Почему-то именно здесь, в школе, эти перемены бросились в глаза, хотя то, что люди стали гораздо лучше и со вкусом одеваться, давно известно. Но школа — совсем другое. Она осталась в памяти как нечто законсервированное, неизменное: надоевшее неудобство ученической формы, внушенный, хотя, возможно, и справедливый, приказ ничем внешне не выделяться, узаконенное, однообразие, неуют всего вокруг.

А тут стены были украшены веселыми детскими рисунками. И на одном из этажей вроде зимний сад и клетка с канарейкой. И синие, красные колготки первоклашек. Их румяные физиономии, апельсинно-мандариновый запах — оранжевые корки, брошенные в урну на ходу. Сытое, благополучное детство…

— Здрасьте, здрасьте… — детские голоса, как брызгами, обдавали стоящих посредине вестибюля гостей. И было приятно подумать, что, при всей своей независимости, дерзостной раскрепощенности, эти новые, современные дети чтят, уважают взрослых. Хотелось верить, что делают они это вполне сознательно, не просто по принуждению. Так трогательно, наивно — здрасьте, здрасьте… Ребячьи лица, ребячьи взгляды… Юная актриса не удержалась, погладила мальчишку-первоклассника по стриженой голове — и опустила глаза, застыдилась…

Школьники поглядывали на гостей, их лица выражали откровенное любопытство, но при этом они отнюдь не казались бесцеремонными, навязчивыми — нет, в меру воспитанные, живые, здоровые дети. И даже самые старшие из них все еще оставались детьми. Потому как школа, что ни говори, не только ограничивает, запрещает, но и оберегает, защищает своих питомцев — и эта опека кончится, как только они вступят во взрослую жизнь.

И вероятно, оттого, что они, эти дети, сейчас не знают, не могут знать, что их ждет впереди, — оттого что вот почти взрослые, — но все еще дети, дети! — тревожно и вместе с тем радостно глядеть на них, и хочется им что-то важное, серьезное сказать, а может, иначе: что-то от них самих услышать.

Потому что были эти дети другими.

И неизвестно, чье любопытство сильней: детское — к неведомой пока жизни взрослых или взрослое — к тому, что сами вроде прошли, но забыли, и вот это снова возобновилось уже в другом поколении, похоже и в то же время иначе, и как эти перемены угадать!

Но их чувствуешь…

…Школьники рассаживались в актовом зале, а гости за поставленный перед сценой стол, без зеленого сукна, гладкий, полированный, с вазочкой цветов и змеиной головкой микрофона. Стоявшая в углу, уже наряженная елка пахла, напоминала — скоро Новый год.

Присутствовали только средние и старшие классы. По юным оживленным лицам можно было догадаться, что приезд гостей избавил их от контрольных, особенно опасных в конце первого полугодия, и такая оттяжка явно радовала всех.

Зал был полон. Интересно, если бы встречу эту организовали по окончании уроков, кто бы из них пришел? А впрочем, к чему такие вопросы?..

Директор и завуч, средних лет женщины, с округлыми домашними лицами, в сапожках на полных ногах и в пухлявеньких джемперочках, с привычной обеспокоенностью оглядывали зал. Сравнить их лица о лицами ребят, сидящих в зале, — и взаимоотношения между ними открывались с полной наглядностью.

Школьное начальство, которое в данном случае представляли две эти женщины, на опыте уже, видно, осознало, что когда-то непоколебимая их власть в нынешних условиях вынуждена идти на некоторые уступки. Да, современные дети достаточно информированы о новых методах воспитания и ждут индивидуального подхода к себе, спокойно и даже слегка иронично наблюдая, как же этот подход будет осуществляться. Впрочем, они вполне доброжелательны, ведь новое, им объясняли, не сразу находит верный путь. И потому они готовы указать своим воспитателям на ошибки, помочь им их исправить, то есть вовсе не держать в тайне свое личное мнение.

Ожидая встречи с живыми писателями, режиссерами, артистами, они тоже были настроены в целом благожелательно — тем более во время уроков, — но не восторженно, без слепого восхищения: ждали, что им могут предложить. Смотрели на гостей, и те на них смотрели.

В первом ряду, решившись усесться среди пустующих стульев, шептались две подружки. Лет, наверно, по пятнадцати. Юбки чуть прикрывали бедра, и ноги в тонких чулках были выставлены на всеобщее обозрение. Было странное несоответствие этих женских ног, женского уже, осознанного кокетства, некоторой даже развязности с ребячьими, наивными, казалось, ни о чем дурном, грубом, взрослом не ведающими лицами.

А чуть подальше, обхватив себя руками за плечи, сидела о д н а, хотя и в соседстве, некрасивая девочка с суженным к подбородку, нервным, напряженным и в то же время рассеянным, отстраненным от всего вокруг происходящего лицом, — и в ней уже сейчас угадывался непростой характер и непростая ее, вероятно, в дальнейшем судьба.