Николаи Жернаков - Бессонница

Мать неутомимо хлопотала, успевая и на стол подать, и чарку поднять со всеми вместе, и спеть любимую в Кокоринском доме песню про зореньку. В такие дни она носила на кофточке орден, что давало повод дяде Егору лишний раз наивно похвалиться: «Вот, сват, какая у меня сестра! Одну изо всего Кузоменья заметило правительство… Это что означает по-твоему?»

И пришло время — в самую трудную годину народ выбрал Агафью Кокорину в председатели, а занозистый мужик Ковд а геройски погиб под Сталинградом, о чем только недавно Федот узнал из газеты.

Позади кашлянул Пантюха. «И Пантелей, наверно, воевал неплохо. Только, видно, не хватило его до конца, и живет он теперь одиноким среди людей. Так вот и идет жизнь. Что из того, что не стало колхоза в Кузоменье? Чтобы судить о том, «ринтабельно это али не ринтабельно», как выражается Пантюха, надо знать деревню, жить ею. А что я знаю теперь о своей деревне? Да и зачем мне знать о ней?» — подумал Федот и тут же зачем-то спросил:

— Ну, а как нынче заработки в совхозе?

— Заработки? Хто их знает! — покачал головой Пантюха. — Одно сказать, хто ломит, тот без хлеба не живет… Только настоящей-то ринтабельности все еще нету. Ну и не держится за землю народ. Как говорится, чай без вина, так и пейте без меня. Уходят… Ищут, где лучше.

Он усмехнулся с хитрецой.

— А целину-то нашу на заимках да в Запольках нынь чистят-таки от кустарников! Да и то сказать, к примеру, механизации-то в совхозе супротив колхозного впятеро. Куда с ей? Надоть ее эксплотировать, не стоять же ей круглый год на подворье!

Федоту хотелось спросить, что же, мол, ты сам-то идешь стороной? Но опять вспомнил жизнь-судьбу Пантелея Пестова и не стал ворошить старого.

Удивительна эта родная земля! И что в ней есть такого? Еще безлистые тополя под деревней вдоль дороги, чахлый ивнячок около Кривого озера, наполовину затопленный водопольем, перелески у Солдатского Увала, в которых все кузоменские ребята играли в прятки, разливы Шеньги весной, духовитые травы заливной поймы Придвинья…

Все просто, неярко, а перед южным многоцветьем так и бедно. Но стоит возвратиться домой, стоит, увидеть эту скупую на краски землю — и не оторвался бы. И снова вспомнится, как самое дорогое в жизни, колхозное довоенное житье.

Приедут, бывало, братья с пашни — трактор оставят под окнами у своей избы. Чумазые, усталые пойдут на Шеньгу. «Мыло-то взяли?» — крикнет вслед мать. Бабушки сидят под окнами с пряжей, шепелявят: «Эки орлы у Егоровны! Дал бог счастья…» Девки встретятся — хорошеют в улыбках: «Куда вас, копченых, понесло? В баню подите!»

Поздно не поздно — вечером на пятачок, на угор. Пойдут танцы до солнышка…

А утром как ни в чем не бывало тянутся за Степкиным трактором красноватые ленты суглинка; солнышко шлифует и без того загорелую Степкину спину — он с восхода без рубашки. Федот рядом — на лошади, навоз развозит, Дора его раскидывает по полю.

Удивительна родная земля! Как они все тогда — и Федот, и Степан, и Дора, и мать были по-настоящему счастливы.

Полая вода в Двинском понизовье надолго. Поля мокнут, набухают неделю, иногда две. Вода уйдет — еще столько же надо ждать, чтоб подсохли. А пока меж деревнями только лодки снуют, моторы гремят, от них даже ночью покою нет. Рыбаки, дроволовы, просто ребята-бездельники соревнуются вперегонки, выжимают скорость. На веслах нынче ездят дураки разве да такие вот, как дядька Валей.

Валей с мотором тоже сумеет справиться. Только он не любит трескотни там, где живут зверь да птица. Бывало, под самой деревней на Шеньге тучи уток. Гусь, лебедь, журавль держался на островах по всей пойме. Потому — покой. А нынче каждый от мала до велика с ружьем да с мотором. Скоро ворон и тех не будет: вся округа гремит от ледохода до ледостава. Все куда-то спешат, торопятся. А Валею куда спешить? Летом в озерах да на Шеньге и стружок для рыбалки хорош. А когда за Двину надо — по грибы или на охоту — на то у Валея карбасок.

Валей стар годами, а в волосах — ни сединки. Грудь у него кругла, плечи просторны, руки — и под фуфайкой заметно — в буграх мускулов. Валей столяр. Из-под его рук и сейчас еще такая мебель выходит — от заказчиков отбою нет.

Был в Кузоменье колхоз — Валей в колхозной мастерской работал: рамы, двери мастерил для скотных дворов. А в страдное время — на полях. Стало Кузоменье совхозным — пенсия Валею от государства, жить можно. Теперь он в мастерскую не заглядывает — кому что надо, на дому у себя сработает. Но нельзя Валею не строгать, не долбить стамеской дерево — так он сжился с ним за долгую жизнь.

Страшное горе у Валея: Агаша померла. Жила рядом, каждый день приди, погляди на нее, поговори… И нету. И не будет.

Валей даже гроб для нее не стал делать. Не может. Как своими руками делать гроб дорогому человеку? Маринка Власова приехала, просила: «Сделай» — и той отказал.

Недаром поехал сегодня Валей в разливы за Шеньгу. Хотя и говорил себе: «Надо мережи у Олешника кинуть, щука теперь икру мечет, о кусты трется», — а твердо знал другое: уехать надо, иначе запьет.

Нечасто запивал Валей, но бывало. Причина всегда одна. И теперь причина та же: покойная Егоровна. Стыдно будет Валею пьяные слезы лить на похоронах. Зароют, тогда уж…

Мережи так и лежат в карбаске. Костер на угорышке пылает, но ни ухи над ним, ни чайника. Так просто, для тепла. Валей глядит на бескрайность воды, на Кузоменье за нею.

Льдины плывут по стрежню. Пронесет мимо — и нет их. Так же вот протекли его годы: будто и видел, и будто бы мимо Валея. А он зачем-то еще живет. Его последняя льдина еще не вышла в открытое море, откуда ей уже не возвратиться. Зачем так: один долго живет, другой вовсе мало? Отец Валея, печорский ненец Хатанзей, совсем мало жил. Отец женился на русской здесь, в Кузоменье. В зятья, в дом пошел. Только к деревянным стенам не смог привыкнуть. Смешил деревню: на заднем дворе у Хатанзея до самой его смерти чум стоял.

Тосковал отец по тундре, потому и помер рано.

Когда Валей Хатанзеев вернулся с гражданской войны, вскоре и мать умерла. Один остался, так в бобыльстве и прошла вся жизнь.

Старик тяжело вздохнул, еще раз оглядел разлив реки. Лед уже пронесло, только одна льдина в одиночестве медленно плыла в стороне от фарватера. Солнце играло в ее стрельчатых кромках, высветливало их: льдина казалась звездой на серо-голубой воде.

«Красиво, а обман, — подумал Валей. — Солнце поиграет с ней маленько, потом растопит — и всего дела-то… Было и не было».

Было и не было… Молодым ходил Валей — Агаша жила рядом. Хорошо-о… Годы прошли, а Агаша все неподалеку. Пойдет Валей к верстаку — радуется: есть Агаша! И завтра будет, и послезавтра. Хорошо-о… А теперь надо думать, что делать.