Мария Метлицкая - И все мы будем счастливы [сборник]

И ночью никуда не исчезало — даже наоборот. Но не душило — аккуратно и деликатно окутывало крошечную комнатку и обнимало их двоих — осторожно и нежно, словно боясь напугать. Но Кира все равно пугалась — сама не понимая, что ее мучает и что пугает.

Раза два в месяц ездили в город, к Зяблику, на этом настаивал Мишка. Но и Кира не возражала — в конце концов, хоть какое-то развлечение. «Совсем мы с тобой одичали в наших лесах». Там все было по-прежнему — Зяблик курил сигару, выпуская густое и ароматное облако, пил неразбавленный виски, щелкал орехи и слушал музыку — джаз, блюз. Пижон! Нет, Кира прекрасно понимала, что музыка замечательная, тонкая, щемящая. И все же очень печальная, даже тоскливая. На ее настроение — в самый раз. Оглядывая гостей Зяблика, она, конечно, понимала, как отличается от всех этих женщин — модных, дорого одетых, ухоженных, ярких, красивых. Очень уверенных женщин — куда ей до них! Маникюр и стрижки, обувь и сумочки, косметика и духи. Шубки и сапожки. И она — в своей перелицованной юбке и кофточке с катышками.

«Нет, я конченая дура! — укоряла она себя. — Я же все про них понимаю, откуда и что». И все равно было неприятно — и стыдно, и неловко, и немного обидно. Она ловила на себе и муже удивленные взгляды гостей хозяина — уж очень они отличались от постоянной публики, торчавшей в Зябликовой квартире. Впрочем, особенно они никого не интересовали. В конце концов, в знаменитой квартире всегда было полно разного народу — и известные художники, и знаменитые артисты, и дипломаты из разных стран. И юные балеринки, порхающие пугливыми стайками. И валютные проститутки, и тайные миллионеры, и фарцовщики, и богатые детки известных родителей. Врачи и даже один генерал из органов — вот все тогда удивились!

— Нужный человек? — недобро усмехнулась Кира.

Мишка пожал плечами — он не любил, когда она подсмеивалась над его лучшим другом:

— Значит, так надо.

Вот и весь ответ.

Зяблик ставил итальянское кино, щедро накрывал столы — впрочем, как всегда. Человеком он был не жадным, это уж точно. Разливал французский коньяк и итальянские вина, потчевал шатию-братию севрюжьей икоркой и югославской ветчиной. Словом, гуляли. От выпитого и накуренного у Киры начинала болеть голова, и она шепотом принималась упрашивать мужа поскорее уйти. Мишка злился, а она, чувствуя себя виноватой, искренне не понимала:

— Ну что тут интересного? Ну что, ты не видел всех этих пижонов, центровых продажных баб и спекулянтов? Ты и они — смешно! И еще очень странно! Нет, я искренне не понимаю!

Мишка молчал и нехотя огрызался. В электричке сидели надутые. А выйдя на платформу, Кира брала мужа за руку, и тут же все проходило — как не было. Войдя в дом, вообще все тут же забывали — их милый дом, их любимое гнездышко. И что им, дуракам, еще надо?

Наступила весна, и Кира впала в панику. Когда хозяйка попросит освободить дачу? Та бормотала что-то неопределенное, ссылаясь на дочь и внука, — мол, когда те захотят заехать, одному богу известно. Дочка — самодурка. Что ей в голову вступит? А она бы так и сдавала — будь ее воля, и спокойно, и копеечка капает. Странно и неприятно было зависеть от чужой непонятной воли и от капризов незнакомой им женщины. Кира умоляла хозяйку предупредить хотя бы за пару недель, смущенно объясняя, что деваться им некуда.

Как ни просила, а вышло все по-другому, нехорошо. Хозяйка появилась ранним субботним утром и, пряча глаза, объявила, что съехать им надо немедленно — день-два максимум. Кира расплакалась. Ни Кирино возмущение — договаривались ведь! — ни ее уговоры и просьбы, ни даже призывы к совести не возымели действия. «Дочь — самодурка и стерва, поделать ничего не могу, да и вообще, у всех свои проблемы». Но уступила и благородно дала на сборы неделю — и на этом спасибо.

Что делать? Опять они выброшены на улицу, в никуда. Опять надо унижаться, торопливо искать выход, понимая, что так быстро он не найдется — вряд ли им снова так повезет. И как не хотелось съезжать! Стоял ранний и теплый апрель, на клумбах распускались фиолетовые и белые крокусы, снег почти растаял, обнажив зеленую траву. Уже пели птицы и хорошо пригревало солнышко. Красота. Но, увы, чужая, не их. Мишка впал в такой транс, что ни Кирины утешения и уговоры, ни искренние уговоры Зяблика: «Конечно, приезжайте! О чем ты!» — ничего не работало. Это была депрессия, болезнь пока еще не очень известная и не модная. Он почти ничего не ел, почти не разговаривал, валялся на диване или молча курил на крыльце.

А Кира снова металась — съездила в Банный, бестолково поболталась меж странных и неприятных людей — квартирных маклеров. Вдруг повезет? Не везло. Нет, квартиры сдавались — но цены! Совершенно неподъемные цены, куда им. Решилась и поехала в Жуковский. Прекрасно понимая, что общая жизнь с родителями у них не получится. Но не на вокзал же, ей-богу!

Мать выслушала ее с поджатыми губами и покачала головой:

— Нет, Кира, извини. Мы пожилые люди со своими привычками. Я все вижу наперед — сначала начнется недовольство, причем с обеих сторон. Потом скандалы — ты знаешь отца. Да и я не железная. Нет, дочь. Извини. И потом… — Она повысила голос. — А этот твой? Когда женился, не знал, что гол как сокол? И ты не знала?

Все правильно. Мама, конечно, права. И обижаться нечего — на правду вообще обижаться нечего. Только что делать? Но легко сказать — нечего обижаться! Конечно, обиделась. На всю жизнь. На похоронах матери стояла у гроба, и надо же — вспомнила! В такой момент и вспомнила! Стыдно было перед самой собой — уговаривала себя простить. Кажется, получилось. Тогда получилось. Но эта обида жила в ней долго, много лет. Мужу ничего не сказала — постыдилась. Родители и не приютили единственную дочь — как о таком рассказать?

Обзвонили и оповестили всех — от хороших приятелей до приятелей приятелей. От близких родственников до дальних. Кира нашла даже в записной книжке бывших сокурсников. Ни-че-го.

Что делать? Заняла денег и ждала звонка от квартирного маклера. Тот, жуликоватый, похожий на лакея или приказчика, — лоснящийся ровный пробор посреди головы и заискивающая улыбка — обещал что-то придумать, что-нибудь подобрать. Наконец позвонил. Встретились они с ним в Медведкове и поехали смотреть квартиру — черт-те где, у самой Кольцевой. Тряслись на автобусе почти полчаса. Потом минут пятнадцать по жидкой вяжущей грязи чапали до дома. В подъезде пахло кошками и мочой. Встали у хлипкой, почти картонной, двери — «приказчик» с пробором ковырял ключом в замке, а она думала: «Зачем здесь замок? Дверь, кажется, можно открыть легким толчком, без особого усилия и напряжения». Кира зашла в квартиру и разревелась. Квартира была абсолютно пустой — ничего! На кухне — плита и мойка, ни стола, ни стула, ни шкафчика. В комнате — два старых одеяла на полу, одна подушка с торчащими перьями и одинокая облезлая табуретка у окна. А как было холодно!