Мария Метлицкая - И все мы будем счастливы [сборник]

— И как тут жить? — всхлипнула Кира.

«Приказчик» тут же переменился в лице. Оно стало злым и колючим. Презрительно усмехнулся:

— А вы что хотели за пятнадцать рублей? Окна на Кремль и румынскую мебель? Радуйтесь этому.

Кира вытерла слезы и достала задаток — десятку. «Приказчик» хмыкнул, мотнул головой и попытался утешить:

— Да наберете с миру по нитке — кто стул, кто кровать. Вы ж не с Луны свалились! Знакомые-то у вас есть? — Сказано это было с пренебрежением и даже с брезгливостью.

Кира утерла ладонью щеки и коротко ответила:

— Разберемся.

— Ну вот! — оживился маклер. — А то и на помойке гляньте — район новый, люди переезжают из своих клоповников, покупают гарнитуры, а старье — на помойку! Только глядите, чтобы без клопов. Занесете в дом — пропадете! — Он сунул ей в руку одинокий ключ. — Ну устраивайтесь! С новосельем вас, так сказать.

Слабо хлопнула хилая входная дверь. Кира села на табуретку и снова расплакалась: «Да что за жизнь, господи? Одни унижения. Два взрослых человека с высшим образованием. Не приезжие — москвичи. С пропиской все как положено. И рыскать по помойкам в поисках дивана? Обзванивать знакомых и клянчить подушки, занавески, кастрюли, ложки-вилки и все остальное?» Нет. Она так не сможет. А куда ей деваться? И Мишке сказать нельзя — он еще больше впадет в депрессию. Ему-то каково, мужику? И про пустую квартиру она не скажет ему — пока не скажет. Зачем его унижать? Скажет потом, после — когда найдет какой-нибудь диван и еще что-нибудь. Ну и уберет здесь, все отмоет.

Она медленно встала, прошлась по квартире, провела рукой по подоконнику — он был влажный и очень холодный. На ладони остались грязные разводы. Она растерянно оглянулась — и вытереть нечем. Вымыла руки и с тяжелым сердцем вышла прочь.

Мишка был дома, и она удивилась — он был не то чтобы веселым, но возбужденным, почти радостным, другим. Глаза горели странным огнем, будто он выпил. Нет, вроде не пахнет. Да и спиртного в доме не имелось — накануне выпили последние полбутылки сухого вина.

Он усадил Киру на стул, сел напротив и взял ее за руки.

— Кирка! Я нашел выход, — смущенно покашливая и глядя ей в глаза, сказал он.

Она устало посмотрела на него:

— Какой выход, Миш?

В голове промелькнуло: «Какой выход, господи! Просто смешно. Он нашел выход! Как будто он есть, этот выход! А если и есть, то найду его я, а никак не он — это давно понятно». Она подумала, что очень устала. Знобило, подташнивало, да к тому же разболелась голова. Ей хочется горячего чаю и в постель, все. На разговоры у нее совсем не осталось сил.

Мишка сорвался со стула и заходил по комнате, как бывало всегда в момент сильного душевного волнения. Кира молча наблюдала за ним.

— Кирка! — наконец сказал он. — Я все решил! Мы уезжаем!

Кира нахмурилась.

— Да это и так понятно. Конечно, мы уезжаем. Точнее, нас выгоняют, Миша. Так будет правильнее. А впрочем, какая разница, как это назвать?

Он подошел к ней, взял ее за руки и помотал головой.

— Ты не поняла, родная! — Он улыбнулся. — Ты не поняла! Мы уезжаем совсем. Из страны. Я давно списался с Семеном. Ждал. Там есть место, Кира! Меня берут! Точнее — возьмут. Пусть пока на малую должность, почти лаборантскую. Какая разница? Я устроюсь, не сомневайся! В конце концов, с этим давно надо было заканчивать.

— С чем — с этим? — устало спросила она. — Ты о чем?

— Со всем этим. — Он скривился, как от зубной боли. — С нищетой, с безденежьем, бесприютностью. С тем, что ты, женщина, тянешь все на себе. А я, здоровый мужик… — Он замолчал и с отчаянием горячо продолжил: — Так больше нельзя, Кирка! Так больше невозможно, невыносимо! Унижение это, ну и все остальное.

Кира молчала, опустив глаза. А потом посмотрела на мужа и коротко спросила:

— Когда?

Он понял не сразу, а когда понял, облегченно выдохнул и быстро ответил:

— Как только оформимся. Это, конечно, не месяц. Но уж как получится. Главное, что нам стало все ясно — мы уезжаем! А все остальное — фигня! Так ведь, Кир? — Последнюю фразу он произнес жалобно, словно ждал от нее подтверждения. И, конечно, поддержки.

Она твердо посмотрела ему в глаза и проговорила:

— Да. Мы уезжаем.

И только после этого скривилась и расплакалась — сколько слез пролилось в этот день! Наверное, за полжизни. А впереди была бессонная ночь. Нет, не так — впереди было еще много бессонных ночей. Но эта была первой — из бесконечной череды всех остальных.

Кира думала о том, как она любит этот город. Эту огромную, безумную Москву — красавицу, без сомнения. Но подчас и коварную, и недобрую, и даже лживую. И все-таки она любит этот город, где не родилась, но который, безусловно, стал ей родным. Она любит и маленький, уютный и очень зеленый Жуковский — в нем прошла ее юность. Военные городки, в которых случалось проживать ее семье. Жаркий, с обжигающим ветром Кировабад, который она помнила плохо, кусками — шумный от гортанных выкриков местных смуглых, черноволосых, золотозубых людей. Вспоминался поселок в тайге — влажный лесной запах и хруст поломанных веток, печенье из геркулеса, которое пекла мама, — в городке подолгу не бывало муки. И шоколадную колбасу, которую мама готовила на ее дни рождения. И ледяную горку зимой, и мокрые мохнатые мальчуковые шаровары с комьями налипшего снега, уже почти льда. И запах лыжной мази — отец натирал ее лыжи в предбаннике возле квартиры.

И Новый год в городке — непременный концерт в клубе, конечно, своими силами, чистая самодеятельность — артисты, даже провинциальные, до них не доезжали. Аккордеон, запах хвои от красавицы елки, запах апельсиновой корки, нарядные и прибранные жены военных, ревниво оглядывающие соседок. И пироги на любой вкус, испеченные ими же, женами. На пироги устраивались конкурсы — чей вкуснее. И Кира помнила, как нервничали женщины — кому достанется первое место? Кого назначат лучшей хозяйкой? Настоящие страсти кипели, неподдельная конкуренция. Наконец торжественно называлась победительница, шедшая медленно, с достоинством на украшенную гирляндами сцену. А все остальные провожали ее немного завистливыми и расстроенными взглядами. А на сцене ждал приз — господи, приз! — жалкая вазочка из прессованного хрусталя или льняная скатерка. Помнила Кира бесконечный стрекот швейной машинки — мама шила платья на праздник, и себе и Кире. И грибные походы по осени — большая компания, десяток женщин с детьми, резиновые сапоги, куртки, платки и корзины, огромные корзины для грибов. Грибов было действительно много. И перекус на поляне — бутерброды с салом, пирожки с повидлом и луком, холодная картошка в мундире и травяной чай из термосов. Настоящего черного чая не было — иногда завозили развесной краснодарский, пахнувший лежалой травой. Поэтому собирали травы, жимолость, побеги цветущего вереска, молодые нежные листья таволги и бадана, листья брусники, кипрея, сушили ежевику и землянику. Вкусно, полезно, а главное — доступно и совершенно бесплатно. Какой это был чай! Возвращались с огромными горами грибов — крошечных боровичков, красноголовиков, рыжиков и груздей — белых и черных. Все остальное просто не брали — куда девать этот мусор, когда и благородного улова завались?