Андрей Бинев - Тихий солдат

Это было самым неприятным в работе особой отдельной разведроты Вербицкого и отвлекало от того, чем была занята вся армия – кровавыми боями за каждый пятачок теперь уже не своей земли. Каждый раз направление за линию фронта возвращало Павла назад – в тот сорок третий, когда на Украине распознать врага, отличить его от союзника или даже друга, было делом необыкновенно тяжелым. Вообще очень многое претерпело изменения в его фронтовой службе. Приближающийся постепенно мир казался куда менее понятным, чем длящаяся вот уже почти четыре года война.

А еще в самом конце ноябре сорок четвертого года через одного командированного из Москвы офицера войсковой разведки до него дошло письмо от Маши. Оно было очень откровенным, потому что избежало проверки военной цензурой.

«Пашенька, погиб наш Герман Федорович Тарасов. Это произошло в Венгрии 19 октября. Есть такой у них город Кишуйсаллаш. Убили его там во время боев. Представь, генерала, заместителя командующего 53-й армии! У него и без того, еще с лета сорок первого, были ранения. Он и командовал тогда на Севской операции раненым, с носилок. Вот такой был человек! Я реву уже месяц о нем. Ведь он так нам помог! И тебе, Пашенька! Земля ему пухом! Я тебе еще скажу, что даже ходила в церковь, поставила ему свечку за упокой, и заказала, чтобы молились за его золотую душу. Мне не стыдно, Паша! Пусть я не верующая, да и он, наверное, тоже не веровал, но ведь есть же такое! Ходят люди туда, а сейчас особенно! Кто тайком, а кто и открыто. Я вся в платок завернулась, в мамин, в серый (помнишь?), была без формы, разумеется, и прямо к батюшке. Он меня внимательно выслушал и тяжело так вздохнул, а сам старый, седой весь, худющий. Говорит, душа русского воина прямо в Рай поднимается. Но все равно обещал молиться лично о нем. Ты уж прости меня, что я так сделала, но очень мне тяжело, Пашенька! Ведь он родной человек был, здесь у меня больше никого, и ты вон как далеко!»

Дальше она писала о том, что в Москве быт постепенно налаживается, что становится легче, потому что давно уж нет бомбежек. Правда, карточки на всё! Но уже появились кое-какие коммерческие магазины и даже рестораны. Там принимают деньги, однако такие большие, что даже мимо проходить страшно. Чаще всего в ресторанах, на Горького, в Столешниковом и в Кузнецком, засиживаются фронтовики-офицеры после ранений. Спускают всё до копейки, пьют, бузят! Есть случаи, когда их оттуда прямо в штрафбаты отправляют. Маша оформляла некоторые такие дела даже на офицеров СМЕРШа, то есть передавала их в распоряжение особых комиссий наркомата обороны.

«Две недели назад, – писала Маша, – двое СМЕРШевцев так напились, что заставили всех в ресторане подняться и слушать, как они горланят «Катюшу», держа при этом всех под дулами двух пистолетов. Началась драка, один артиллерист, подполковник, был ранен СМЕРШевцем из ТТ, но и сам успел легко прострелить ему ногу, только мякоть задел. Ворвались милиционеры, а среди них каким-то образом оказался большой чин из МУРа, тоже, между прочим, совсем не трезвый. Он почему-то один из всех милиционеров сразу встал на сторону бузотеров и тоже достал пистолет. В драку ввязалось три майора-пехотинца, а там уж и какие-то спекулянты со справками об инвалидности, и такое началось! Стулья летали, зеркала кололись, а бутылок побито ужас сколько! Какой-то женщине сломали нос, а другой, жене морского офицера, капитана второго ранга, серьезно повредили руку. Этих двух СМЕРШЕВцев и МУРовского офицера мы сразу оформили в штрафбат, на Второй Белорусский фронт. Их судили уже на следующий день, лишили званий, наград и тут же на фронт, под конвоем. Дали по три месяца каждому. Все говорят, не выживут. Смертники, мол, они. Вот и погуляли! Представь!

А еще я случайно встретила на Петровке твоего старого знакомого Турчинина. Он оправляется после ранения. Всё лицо в шрамах и нет левого уха. Говорит, от взрыва гранаты. Он мне шепотом рассказал, что вашего Рукавишникова (помнишь же такого из охраны маршала Буденного!) тоже, как и тебя, отправили в сорок третьем в штрафбат. Он там целый месяц воевал, потом ему все вернули и направили куда-то на юг. Он бился в Крыму и там опять угодил в штрафные. Но не то во втором, не то в третьем бою был тяжело ранен и лечился в уже освобожденном Киеве. Турчинин рассказывал, что Рукавишников лежал сначала в одном госпитале с генералом армии Ватутиным. И даже был на его похоронах. Салют там в память о Ватутине дали огромный. Значит, Рукавишников был почти в тех же местах с тобой одновременно. Ему больше офицерского звания не вернули. Сейчас он тоже где-то рядом с вами. Может быть, даже рядовой. Я спросила, за что его дважды в штрафники отправляли (это же редкость какая!), а Турчинин смеется и говорит, что оба раза из-за женщин – не поделил с начальством, драку устроил. А начальство-то в обоих случаях старшего звания. Говорит, его даже расстрелять хотели. Но учли особые заслуги, все же в нашей системе с юности служил, в охране и на оперативной работе.

Я спросила Турчинина, откуда он все это знает, а тот смеется, хитрит чего-то. Они с Рукавишниковым, оказывается, давно друзья и имеют какую-то связь через почту или общих знакомых. Тебе передает приветы.

Вот такие у нас дела! А Турчинин тоже собирался на фронт и опять же куда-то на запад.

Береги себя, Паша! Главное, дожить до окончательной победы!»

Павел подумал тогда, что тыл живет все той же жизнью, что и раньше: шумной, бездумной, по-своему опасной (какой может быть лишь городская опасность, а не боевая!) и приятной одновременно. Он сам никогда не бывал в ресторанах и как там люди бузят не представлял себе. Попади он в такой ресторан, то сгорел бы от стыда, что на него все смотрят и что надо уметь за столом культурно сидеть, а он и не знает, как. Там, конечно, много замечательных женщин и шикарных мужчин, с деньгами, с важными лицами, богатых, удачливых.

Вот, мечтал Павел, закончится война, он накопит немного денег, купит пиджак, серый в искорку, штаны синие, из офицерской ткани, черные штиблеты, возьмет под ручку Машу, и они важно пойдут в Столешников переулок, в самый дорогой ресторан, который непременно с хрусталем, с водкой в графинах (это он от многих слышал, что в ресторанах водку только из графинов пьют, а не из бутылок), с белым хлебом, с икрой, с черной и с красной, и с крахмальными салфетками. Он купит Маше бутылку сладкого вина, фрукты, шоколад и мороженое. А еще всенепременно – цветы! Белые, красные, желтые – всех цветов, чтобы как надувные шарики. Он ни за что не будет там много «бузить», но для порядка непременно какому-нибудь наглому тыловику или спекулянту из-под стола покажет кулак. Пусть знают, с кем тут сидит его Маша! И кто он сам такой! Ведь в ресторане так и положено – чтобы уважали. А для чего еще туда ходят люди? Ну, еще поесть, и выпить, и мороженое чтоб было… Всё, как у людей! Эх дожить бы! Уцелеть как-нибудь…