Андрей Бинев - Тихий солдат

О нем в войсках ходили легенды: веселый, бравый, лихой, и начальство знал, как встретить, как и что доложить. Его не боялись ни офицеры, ни даже солдаты. И он никого не боялся. Так всем казалось. Он улыбался, и ему улыбались в ответ. Красавец, душа компании – блестяще играл на гитаре и на фортепьяно, пел не хуже профессиональных оперных певцов. Человек породистый, статный, отмеченный легким крылом какого-то очень доброго Ангела, отец и муж, любящий свою семью и умевший делать это красиво, достойно. На его похоронах в Вильнюсе рыдали даже солдаты.

Также было в Киеве, когда хоронили Ватутина, тоже молодого и удачливого генерала.

И Черняховский, и Ватутин были людьми с одинакого коротким, блестящим прошлым, но и с еще более удачным, казалось бы, будущим. Однако оно не состоялось, ни у того, ни у другого…

Павел Тарасов оказался рядом с ними и его судьба, незаметного солдата, скрестилась с их судьбами – больших и сильных людей.

Рассказывали, как погиб Черняховский.

Будто бы командующий третьей армии генерал Горбатов выехал в тот день к нему на встречу. Фронт пролегал в полутора километрах от места, который ехал инспектировать Черняховский. В семистах метрах от машины генерала Горбатого, на развилке дороги, единственный выпущенный немцами снаряд и закончил жизнь Черняховского. Он был смертельно ранен и очень быстро умер.

Черняховский, с которым были его шофер, адъютант и два солдата охраны, упал лицом вперед и только успел жалобно простонать:

– Ранен…смертельно…умираю!

Потом он еще несколько раз повторил то же самое и умер.

Даже машина не была повреждена серьезно, одно лишь маленькое отверстие сзади. Только – сердце самого молодого генерала армии, без пяти минут маршала…

На его место сразу и был назначен Василевский.

…Павел Тарасов узнал о гибели командующего за неделю до своей поездки в медсанбат, куда его отправил Солопов еще с двумя разведчиками, чтобы забрать несколько комплектов эсесовской формы с почти незаметными следами пуль, отстиранной и даже отутюженной. Бывшие владельцы этой формы умерли от ран в советском военном лазарете, неподалеку отсюда, а по секретному приказу СМЕРШа уцелевшая форма должна была после чистки и стирки в медсанбате передаваться либо в СМЕРШ, либо в разведку. Никто не смел к ней даже прикасаться (кроме, разумеется, тех, кто ее чистил и стирал или аккуратно зашивал отверстия от пуль и осколков), не смел срывать с нее знаков отличия и награды.

Тарасов ехал на трофейном немецком Опеле почти на ту же окраину Мельзака, где неделю назад погиб Черняховский; за рулем сидел молодой разговорчивый солдат Максим Крепов, из второго взвода разведроты. Альбинос, с бесцветными самовлюбленными глазами, он совсем недавно был взят в роту капитаном Вербицким исключительно за то, что великолепно разбирался в автомобилях всех марок и даже умудрялся их ремонтировать в невозможных, казалось бы, условиях. Тут ему, пожалуй, равных не было. Фактически из ничего он умудрялся сотворить нечто , заменяющее важную деталь, и автомобиль как ни в чем ни бывало ехал дальше.

Однако значительным его недостатком для разведки была болтливость. Поэтому с ним рядом всегда находился младший сержант Аслан Каюмов, который обязан был вовремя принуждать этого беззастенчивого болтуна замолчать.

– Э, слушай! – мрачно говорил Каюмов, коротконогий, черноголовый и черноусый кавказец, – Ты почему такой болтун? У нас в ауле тебе бы давно рот зашили!

– У вас в ауле только на ишаках ездят! – парировал Крепов и ухмылялся лукавой, самодовольной улыбкой, – Поэтому в вашем ауле механики и шоферы не нужны. Они там как благородный прыщ на деревенской заднице. А в Красной армии на ишаках не ездят, поэтому здесь очень уважают механиков и шоферов, а им в охрану дают погонщиков ослов.

– Я бы тебя зарезал, если бы не джигит капитан Вербицкий. Шайтан ты! Как ты мне надоел, проклятый болтун! Ты не мужчина!

– Я бы тебя сам зарезал, если бы не уважаемый мною персонально капитан Вербицкий. Он мне прямо сказал – смотри за Асланом, а то он ненормальный. Он людей готов резать за каждое слово. Ты, говорит, его сам не трогай, но в случае чего жалуйся лично мне.

Каюмов краснел и плевался во все стороны.

– Будь проклята эта война! Из-за нее я свои самые светлые молодые дни должен проводить с тобой, проклятый болтун! Разве это дело мужчины!

Если рядом оказывался кто-нибудь еще, то Крепов переключался на него, и Каюмов, устало прикрывая большие карие глаза, отваливался на заднем сидении и нервно сжимал кулаки.

Павел сидел рядом с Креповым на переднем сидении, и, глядя в грязное лобовое стекло немецкого Опеля, страдал также тяжело, как и вздыхающий на заднем сидении Аслан Каюмов. А Крепов безудержно болтал и лихо крутил баранку:

– Ну, что за поганые погоды тут стоят! Не то, что у нас в Мариуполе. И солнце тебе, и море! Теплое, нежное, как руки девушки! Как ее волосы! А тут студень какой-то, а не море! Вон оно в двадцати пяти верстах отсюда, а несет как из погреба! В конце февраля у нас уже все цветет и пахнет! А уж в апреле-то! Верите ли, товарищ старший сержант, но я девкам в апреле уже вот такие охапки сирени таскал, а они говорят мне: Максимка, ты у нас самый главный жених – и руки у тебя золотые, и сердце большое, и это…, ну, сами понимаете…! Вот как там у нас весной…, а летом как! А тут поглядите, Павел Иванович, это что ж за край такой! Снег, грязюга, …я вон какие комья грязи с кардана, да с мостов каждый раз сдираю, а колеса, колеса! Ужасть просто! Ну, прямо, как у глупых ишаков в ауле нашего Аслана осенью на животах налипает – всякая мокрая мерзость!

– Э! Ты ишака только на картинке видел! – взорвался Аслан, очнувшись от дремы, – Почему мокрая мерзость! Ишак умное животное, а твоя машина – дура! Нет горючего – не едет! Ишаку приведи ишачку, они тебе других ишаков нарожают, с удовольствием даже! А твоей «Опеле» хоть сто «Опелей» приведи – кроме вонищи, ничего не будет! Как от тебя, болтун проклятый!

– Это он со сна, товарищ старший сержант! Его про ишаков никак нельзя спрашивать. Он их почему-то страстно уважает всей своей горячей горной душой. Отсталый народ! Одно слово – аул!

– Я тебя зарежу, сволочь! – зарычал Аслан и даже подпрыгнул на задних подушках.

– А я товарищу капитану лично доложу, как ты его приказ охранять меня исполняешь.

– Эх! Аллах всемогущий! Почему ты меня так наказал!

Павел усмехнулся и посмотрел в окно на дорогу – действительно, кругом была одна слякоть и топь, холодный ветер задувал с моря, поднимая на вырытых танками колеях волны густой коричневой грязи и бил, словно тупым кулаком, в борта машины.

– Вот тут и погиб наш славный командир! Командующий наш, товарищ генерал армии Черняховский! – сказал вдруг ни с того, ни с сего Крепов. – До той развилки еще немного ходу… А те танкисты сначала, вроде бы даже здесь стояли, или нет…, верстах в трех дальше, ближе к развилке, опять же…