Андрей Бинев - Тихий солдат

– Молчать всем! СМЕРШ! Заткнитесь, суки!

Повскакавшие было с мест офицеры, остановились, замерли растерянно, стали оглядываться, будто ища поддержки друг у друга, но поддержки не было. Всякий знал, что значит СМЕРШ во фронтовой полосе или в военном эшелоне. Расстрел на месте – вот что это означало. Обливающийся кровью офицер держался обеими руками за рассеченную голову и, пригнувшись, жалобно стонал. Кровь сочилась сквозь пальцы. Старший лейтенант покосился на него и вдруг участливо потрепал по плечу:

– Ничего, ничего! Ошибочка вышла…, до свадьбы заживет!

И вдруг опять крикнул:

– А ты не лезь под руку!

Потом он сделал шаг вперед и громко, очень строго спросил:

– Тут есть чужие? Танкисты есть?

На капитана с испугом оглянулись два молоденьких лейтенанта, сидевшие до того рядом с ним. Капитан поднял глаза и встретился взглядом со старшим лейтенантом. Довольная, и в то же время мстительно-злая усмешка расползлась на простоватом, худом лице старшего лейтенанта. Он медленно поднял пистолет и направил его в сторону капитана.

– Встать! – приказал он с тихой ненавистью в голосе, – Кому сказано, гадина! Руки вверх и стоять, не двигаться!

Капитан, бледный, хмурый быстро сунул руку за пазуху под отворот светло-серой шинели, схватил вложенный туда дамский «маузер», который месяц назад снял с тела немецкого танкиста, и, не вынимая руки, выстрелил в себя. Но то ли за пазухой у него было тесно, то ли подвело волнение, отчаяние, но так или иначе пулька лишь пробила ему грудь ниже сердца, сломала ребро, прошила левое легкое и застряла много ниже под лопаткой, почти у выхода. Выстрела никто не расслышал, только что-то глухо хлопнуло и тело капитана качнулось назад. Старший лейтенант, весь уже багровый, размахивая пистолетом, кинулся к нему. Капитан в горячке вскочил, зарычал что-то и выхватил из-за пазухи руку с «маузером». Один из молодых лейтенантов с размаху ударил его кулаком в челюсть. Капитан завалился на бок, пистолетик выпал из его рук и грохнулся под сидение.

Уже меньше, чем через минуту трое смершевцев волокли капитана из вагона, тащили к машине. Старший лейтенант махнул рукой в сторону беспокойно парящего вдали паровоза.

– Пошел, пошел! – заорал он зычно, смеясь, – На Берлин!

Эшелон дрогнул, громыхнул тяжелыми сцепками и тут же, издавая дикие, прощальные свистки, потянул на Запад. В тамбуре первого вагона лежал бледный, трясущийся контуженый подполковник, его за руку крепко держал верный верзила-ординарец, а в офицерском, дачном вагоне молодой лейтенантик, который только что влепил капитану кулаком в челюсть, бережно протирал поднятый с пола симпатичный дамский пистолетик, забытый впопыхах смершевцами. На него с завистью поглядывали. Вот ведь как бывает! Найдешься вовремя, и к тебе удача прямо в руки!

С капитана даже не сняли шинели: на ней не было ни капельки крови, вся она стекала в бриджи и, видимо, вовнутрь тела. Через двадцать минут машина, на которой его везли и с помощью которой догоняли эшелон, затормозила у штаба дивизии, расположенного ближе всего к вынужденной остановке эшелона. Оттуда уже летела телефонограмма о том, что капитан захвачен, что он живой.

Капитан сидел в комнате, окруженный четырьмя смершевцами, уже без шинели и без гимнастерки. Он был бледен, молчалив. За его спиной стоял пригнувшись, военврач, пожилой, седой человек в круглых учительских очках и с седенькой, остренькой бородкой.

– Мне бы санитара какого позвать, – недовольно бубнил он, обкручивая бинтами худое тело капитана, – Вот же пулька! Ее оперировать надо. Помрет же! Внутреннее кровотечение… Легкое пробито, должно быть… И ребро, вроде…

– И так сойдет! – грубо ответил старший лейтенант, – Не велик гусь! Один хрен, к сосне!

Вдруг дверь широко распахнулась и в комнату ворвался новый командующий Василевский. Его назначили из Москвы уже через полтора часа после убийства Черняховского. Офицеры, все, кроме капитана, развернулись к нему лицом и вытянулись. Старший лейтенант порозовел и, вскидывая руку к козырьку, шагнул вперед. Он пытался побойчее доложить, но командующий раздраженно отмахнулся. Василевский кивнул головой на капитана:

– Этот?

– Так точно, – гаркнул старший лейтенант, не опуская руки от козырька.

Капитан смотрел на Василевского исподлобья, не морщась и как будто ни на что уже не надеясь. Оба молчали.

– Товарищ командующий, – вдруг заскрипел военврач и нервно стянул с лица очки, – прикажите доставить его в госпиталь…, немедленно… Видите ли…, операция…

Василевский отвел взгляд в сторону, развернулся на каблуках и сделал шаг за порог, потом вдруг повернул немного голову влево и приказал сухо:

– Какая к черту операция! Добейте сволочь!

За окнами, очень далеко, истерично завыла реактивная артиллерия, через несколько секунд до испуганно дребезжащих окон долетели отзвуки мощных взрывов, земля с отчаянием вздрогнула.

Василевский заинтересованно прислушался, будто пытался уловить знакомую и милую мелодию, и, спустя несколько секунд, быстро исчез в глубине длинного коридора, за ним застучали каблуками сапог человек шесть офицеров.

Старший лейтенант вдруг подскочил к военврачу, грубо схватил его за воротник гимнастерки сзади, и поволок к выходу. Старик беспомощно выкручивался, пыхтел, хватал свои очки, опасаясь, что выпустит их и потеряет. Старший лейтенант легко дотащил врача до лестницы и столкнул вниз. Он отряхнул ладони одну о другую, ухмыльнулся и широким шагом вернулся назад, туда, где все еще сидел на табурете обнаженный по пояс капитан с недокрученными бинтами.

Военврач медленно поднялся на ноги, отряхнулся, надел очки и вдруг услышал из комнаты три громких хлопка, словно лопнули три громадные емкости. Кто-то загремел каблуками по коридору.

– Что случилось! Кто стрелял? – заорали с той стороны.

– Исполнили приказ командующего, – услышал военврач спокойный уже голос старшего лейтенанта, – Добили сволочь! Виноват, товарищ майор… Пошумели маленько…

Вот так закончилась та странная история с Черняховским, о которой потом много рассказывали, врали, додумывали, капитана называли то майором, то даже полковником, а потом и вообще немецким диверсантом. Но официальная версия смерти командующего все же возобладала и история с арестом капитана вообще навсегда исчезла.

Захватническая война, посрамленная народами и армиями, уходила из Европы. Она как жалкая нищенка, когда-то властная и сильная, а теперь ничтожная в своей беспомощности, вся в струпьях и в гнилой крови, израненная, сломленная, голодная, униженная, жалась к разрушенному городу, к сожженным деревушкам и поселкам, к разоренным дворцам и замкам, к холодному морю, замусоренному трупами и останками неряшливого человеческого быта. Кенигсберг, древняя цитадель прусской рыцарской спеси, был повержен и придавлен тяжелым русским сапогом к серому песчаному берегу Балтийского моря.