Андрей Бинев - Тихий солдат

Он знал, что наци такие же, как и эти, социалисты и большевики, а сегодня они лишь его временные союзники, потому что заняты бойней со своими товарищами по ненасытному классу рабов за жирные куски, и им пока не до него. Неважно, какого цвета у них знамена, на каком языке изъясняются между собой, важно лишь то, что у них в крови, а там все предельно ясно. Плебеи, рабы, поденщики и батраки с амбициями вождей!

Но непременно придет момент, когда они захотят забрать себе всё, поскольку у них гипертрофированно развиты дикие варварские инстинкты, а у этого нет границ, потому что нет породы и нет воспитания. Быть с ними в одной политической партии – единственный шанс оттянуть неизбежный конец. И вот он наступил: победили те, кто оказался многочисленней, как истинная варварская орда, как монголо-татарские завоеватели, как Чингисхан со своим кровожадным войском. Впрочем, их, германские орды, были ничем не лучше. Те же алчность, жестокость, нетерпеливость и нетерпимость. Он никогда бы не поддержал нацистов своим вступлением в их партийную собачью стаю и службой в их самоуверенной армии (пусть даже инженером по оборонным фортификациям), если бы не надеялся, что с их помощью большевистская угроза отодвинется дальше от его имений в сторону холодного Урала, а высокомерные польские шляхтичи перестанут, наконец, гадить на границах. Но он просчитался, хотя, положа руку на сердце, следует признать, что просчитался бы в любом случае, потому что время благородного, аристократического феодализма давно уже сменилось эпохой кровожадного, ненасытного плебейского феодализма.

Барон размышлял об этом и, сделав свои окончательные выводы, с раздражением ударил тростью об асфальт.

– А ну-ка, постой! – вдруг вспомнил что-то Павел и быстро выскочил из машины, оставив на переднем сидении ранец.

Он сделал два шага к старому барону, хитро заглянул ему в глаза и вдруг с силой рванул в стороны полы плаща. Барон отшатнулся, но Павел обхватил его за тонкую талию рукой, будто девушку, и в мгновение ока выхватил из кобуры на поджатом животе «вальтер». Он потряс им в воздухе и подмигнул барону:

– Это тебе, дедушка, теперь ни к чему…, а то, чего доброго, пальнешь в затылок…

Барон побагровел, оттолкнул Павла и замахнулся на него тростью. Но Павел перехватил ее, вырвал из рук и с силой швырнул подальше в песок, к дюнам. Барон широко раскрыл возмущенные глаза, монокль слетел, повис на длинном шнуре.

– Чего зыркаешь, гад? Пшёл отсюда! – рыкнул Павел и, подхватив опять ранец, плюхнулся на переднее сидение.

Альфред обескуражено замер за рулем, искоса, теперь уже со страхом поглядывая на Тарасова.

– Вперед, комарад! Жми на всю железку! – ответил злым взглядом Павел и неожиданно надавил рукой на клаксон в центре руля. Машина издала громкий, трубный звук и тут же, отпущенная Альфредом, поднимая пыль, вывернула на шоссе.

Сзади продолжал стоять, покачиваясь, старый барон. Лицо его уже было по обыкновению благородно бледным, растерявшим всю свою возмущенную краску, длинные ноги в высоких сапогах мелко подрагивали. Вот уж для него жизнь начиналась совсем, неверное, не такая, как для его шофера рядового Альфреда Адлера! Впрочем, думал с некоторой надеждой барон, еще никто не знает, чем все это кончится, или, быть может, где и как продолжится. Их род продержался целых шестьсот лет, а эти все появились совсем недавно – одни вот-вот подохнут после двенадцати лет кровавого кошмара, а другие, быть может, еще сколько-нибудь протянут, но все равно закончат почти также. Рано или поздно рабы будут распяты, а дороги по-прежнему поведут в благородный Рим! Распятые рабы – это тихие часовые на вечной дороге цезарей. И пока еще нераспятые, пожалуй, тоже…

…Шоссе закручивалось пыльной лентой, уходя в сторону от моря к смешанной роще и к далеким, стройным соснам, словно прорисованным на фоне вечернего, холодеющего неба. Черный дым, уже редкий, косо курился за рощей, время от времени оттуда долетали короткие звуки, похожие на лапающиеся пузыри.

– Добивают гадов! – хмуро констатировал Павел, поглаживая ранец на коленях.

Альфред удивленно покосился на Павла, но тот ткнул пальцем вперед и пробурчал:

– На дорогу смотри…

Это было сказано очень вовремя, потому что сразу за поворотом, заслоненным высоким песчаным холмом с редким обнаженным кустарником, на автомобиль выскочил грузовик без тента. В кабине, кроме шофера, сидел офицер, а в кузове тряслись, держась за борта, семь солдат с автоматами за плечами.

Альфред резко выжал тормоза, и Павел, хватаясь за свой ранец, клюнул головой вперед.

– Эй! Убьешь! – возмущенно и испуганно крикнул Павел.

Еще немного и оба автомобиля, немецкий легковой вездеход и русский грузовичок, называемый в обиходе «полуторкой», столкнулись бы лоб в лоб.

Пожилой шофер в пилотке, с морщинистым, серым лицом и нависшими на глаза кустистыми бровями выскочил на подножку грузовика и зычно заорал на Альфреда отборным матом. Альфред сначала очумело завертел головой, но вдруг оскалился и ответил по-немецки что-то такое крепкое шоферское, что не требовало перевода.

Машины стояли друг против друга, чуть под углом, и чтобы разъехаться одна из них должна была сдать назад. Но дверь пассажирского места открылась и на шоссе спрыгнул высокий, крепкий капитан в фуражке мятым блином. Над кабиной нависли любопытные лица солдат, двое из которых были в зеленых касках, а остальные в аккуратных, новых пилотках.

Капитан, небрежно махнув рукой своему водителю, медленно обошел спереди грузовик и, щурясь, стал пристально рассматривать немецкий автомобиль. Павел немного приосанился, но с места не вставал.

Тонкими, как будто даже музыкальными пальцами, офицер приподнял фуражку за плоский, широкий козырек. Его светлые глаза словно ощупывали бежевое железо машины. Капитан привычным движением, точно трогал тонкие, деликатные струны, пробежал пальцами по своей портупее, по ремню, нежно тронул косо сидевшую на боку кобуру. Он о чем-то сосредоточенно думал.

– К машине! – вдруг с властными, металлическими нотками в голосе, крикнул он солдатам, даже не повернув назад головы.

Солдаты разом встрепенулись, завозились наверху и мгновенно посыпались на шоссе, топая кирзовыми сапогами и расправляя ремни автоматов.

Капитан вплотную подошел к сидящему на своем месте Павлу и холодно посмотрел на него сверху вниз.

– Документы, старший сержант, – произнес он сухо и отрывисто.

Павел, еще даже не разглядев офицера, с испугом вспомнил, что документы он оставил у старшины Солопова перед выходом к немцам, и показать ему капитану нечего.

Он вскинул глаза и тут же замер с приоткрытым ртом, будто пораженный чем-то. Прямо перед ним, на виске чуть наклоненной красивой, светлой головы офицера отсвечивала нежная синеватая родинка величиной с горошину.