Андрей Бинев - Тихий солдат

После плотного ужина с той же рыбой и даже с хлебом домашней выпечки, а еще немецкого шнапса, все разомлели. Капитан заметно подобрел, искоса взглянул на Павла и даже позволил себе легко улыбнуться:

– А все-таки мы с тобой виделись…, и чувствую я, недавно…

– Не припомню…, – продолжал настаивать на своем Тарасов, холодно отводя глаза, – Путаете вы чего-то, товарищ капитан.

– У меня память, солдат, профессиональная! Если я кого когда видел, то никогда не забуду! Знакома мне твоя личность, хоть лопни! Ты в разведке-то давно?

– Никак нет, товарищ капитан. Полгода всего. А до того в интендантской службе…, по тылу, стало быть. Снабжение и все такое… И на Ленинградском фронте только во время боев меня к пехоте причислили…, там и ранение получил. А вообще, я тыловик.

– Ну, ну! Тыловик, значит? Это тебя там научили мародерствовать?

– Да что ж вы заладили, товарищ капитан! Я ж говорю, сейчас я в разведке у капитана Вербицкого. Он меня к немцем и отправил еще с двумя нашими, с молодыми. Да вот растерялись мы…, они, небось, уже вернулись, доложили… Ищут меня!

– Пугаешь? – капитан рассмеялся, его родинка дрогнула и поползла вверх, будто пытаясь скрыться в морщинках у глаз.

Он достал из кармана пригоршню ирисок и кинул их на дощатый стол, за которым все расселись.

– Грызите, черти, пока я добрый!

Сам же развернул две конфеты и сунул себе их за щеку. Солдаты быстро разобрали ириски. Павел не притронулся к ним, потому что считал для себя унизительным угощаться из рук этого капитана, да еще и тем, что сам же и добыл.

Капитан тяжело вздохнул и устало потянулся. Он посмотрел на одноглазого литовца и проговорил с веселой хрипотцой:

– Давай-ка, брат, покажи тут вашу лучшую опочивальню. Уж больно спать охота! И шнапс у тебя славный!

– Извольте на второй этаж, сразу налево от лестницы, господин офицер, – литовец засуетился, – в спальню господина барона. Господа солдаты могут переночевать в комнатах гостей, рядом с вами, а вот этот господин…в спальне господина обер-лейтенанта, младшего сына нашего барона.

Литовец, произнося последние слова, уважительно посмотрел на Павла. По-видимому, он все время прислушивался к разговору, и упоминание об интендантской карьере старшего сержанта произвело на него, человека хозяйственного и тоже считавшего себя не чуждого той же службе, благотворное впечатление.

Капитан понял это, видимо, также и рассмеялся.

– Ну, так тому и быть!

Потом он уже строже пробежал глазами по утомленным лицам своих солдат, уже давно клевавшими носами, и распорядился:

– Клопин! Будешь спать под дверью у этого…, у старшего сержанта. Стул себе поставишь…или кресло… Да так, чтоб он не вышел! Понял?

– Слушаюсь! – невысокий худой парнишка с бледными веснушками на смешном курносом носу бодро вскочил и живо поднес руку к пилотке.

– Я вам кресло из библиотеки принесу, господин солдат! – опять засуетился старый литовец, – Удобное! Господин барон в нем вечно засыпал с книжкой. Желаете?

– Желаем, – самодовольно ухмыльнулся Клопин и победно оглянулся на своих.

Капитан расхохотался, но вдруг, став неожиданно серьезным, очень ясно, будто декламируя чужую речь, твердо произнес:

– Война показала, как мало стоит жизнь, а победа – как дорого стоит ничтожество.

Солдаты замерли, силясь понять, что хочет от них капитан, потому что только что сказанное им показалось почти иностранной речью. Однако Клопин почему-то покраснел, смутился и гаркнул невпопад:

– Разрешите исполнять!

Павел искоса посмотрел на капитана, поморщился и тяжело выдохнул. Он тоже, как и остальные, не мог дойти до сути того, что услышал, но вполне ясная мысль о том, что жизнь на войне стоит до обидного дешево, болезненным ожогом напомнила о тех двадцати душах, которых этот человек предал. Павел вновь отчетливо вспомнил то, что увидел тогда в доме мельника – и бендеровцев, и вот этого умника с синей родинкой на виске, и тела убитых, и умирающего Куприяна… Их имена вдруг машинописной строкой побежали у него перед глазами, одно за другим – всех, кто был из его взвода. Он закрыл руками лицо и съежился. Такого видения у него еще никогда не было. Машинописные строки он раньше видел лишь на «Ундервуде» старой машинистки маршала, они появлялись как дыры от пулеметной пальбы.

Капитан устало отмахнулся ото всех и стал медленно подниматься наверх по скрипучей, массивной лестнице. Литовец сделал несмелый шаг к нему, но капитан остановил его повелительным, нетрезвым жестом.

– Сам найду…, нам лакеи ни к чему!

Солдаты стояли в большом, полупустом зале с холодным камином и провожали капитана усталыми глазами. Они только что сидели с ним тут за одним столом, большим, древним, поедали вяленую рыбу, выпивали, а теперь удивлялись тому, что этот человек, оказывается, отличается от них не только своими погонами, но и каким-то другим, сложным, путанным, на их взгляд, мироощущением. Впрочем, они не могли и этого сформулировать для себя, но чувство отдаленности от этого человека, неожиданное ощущение в нем чужака, давило и обижало их почти по-детски.

Клопин исподлобья посмотрел на растерявшегося литовца:

– Веди, кривой, арестованного в опочивальню. И кресло гони! Баронское…

То, что увидел в комнате младшего сына барона Павел, превзошло все его самые смелые ожидания. Он никогда не сумел бы ее описать и, пожалуй, сказал бы только, что это действительно царская опочивальня, но, войдя, он изумленно замер на пороге и даже сдвинул на затылок пилотку. То была тихая, уютная спальня с волшебным, сказочным альковом у дальней стены, с плотными, дорогими шторами на окнах, небольшим полукруглым камином в темном углу, витым ломберным столиком, двумя креслами и большим трехстворчатым шкафом, заполненным старомодной и не очень удобной, как показалось Павлу, мужской одеждой. Стены были затянуты уже порядком оборвавшейся шелковой серо-голубой тканью с темно-синими ромбами, разбросанными по ней в причудливой манере, абсолютно ассиметрично. На полу, перед альковом с высокой кроватью, лежал серый длинноворсовый и пыльный ковер. Сама кровать, похожая своей шириной на поляну, была накрыта тяжелым бордовым гобеленом с плетеным рисунком, изображавшим средневековую охоту на оленей. Олени, судя по всему, очень радовались этой охоте, потому что морды у них были с добрыми человеческими усмешками, а лица трех охотников – со звериным оскалом.

В изголовье кровати горой возвышались подушки и думочки – они были разобраны с художественной небрежностью. Балдахин алькова нежно-голубого цвета с серебристыми кистями спускался вниз тяжелыми складками.

В стену у двери был встроен черный эбонитовый выключатель. Небольшая хрустальная люстра и два матерчатых, голубых ночника (один у ломберного столика, а другой рядом с кроватью) зажигались одновременно от него, но и у каждого из них был свой собственный выключатель. Это особенно поразило Павла.