Андрей Бинев - Тихий солдат

– Стойте! Стойте!

Вербицкий с еле сдерживаемым раздражением оглянулся на него:

– Что еще!

– Мое личное оружие! Они забрали, пусть отдадут!

Вербицкий с яростным ожесточением крикнул капитану:

– А это вы по какому праву?!

Капитан, не глядя на своих солдат, забравшихся уже в кузов, выдавил из себя:

– Оружие ему верните… Его штатное оружие, а не то, что он собрал там…

Младший сержант с разбитым носом сердито протянул из кузова автомат. Он хотел уже было бросить его на дорогу, но Павел успел подскочить и перехватить за ремень. Из выхлопной трубы вылетел черный дымок, хлопнула пассажирская дверь кабины, за которой скрылся капитан. Павел еще раз разглядел у него на виске сквозь пыльное стекло нежную синюю родинку и то, как он перекатывает за щекой ириски. Это с болью отозвалось у него в сердце, даже перехватило дыхание. Он побледнел и с силой сжал в руках автомат, но Солопов положил свою ладонь на ноздреватый ствол и придавил его к земле.

– Отставить! Пусть едут.

Полуторка и немецкий вездеходик, полный трофейных коробок, потянули дальше по шоссе на восток.

Павел долго смотрел вслед уже ожившей, заполнившейся гулом голосов и шарканьем ног дороге. Он нервно сунул правую руку в карман и ощупал так и не обнаруженный капитаном кастет, что он отобрал у молодого немца. Павел подумал, что такого трофея маловато за все то, что с ним приключилось, но пусть хотя бы он останется на память.

Война заканчивалась через несколько дней. Теперь уже нужно было думать о том, где и как жить дальше. Ждет ли его Маша? Да и что он будет делать рядом с ней в чужой теперь Москве? Может быть, домой? Начать все с начала?

А если все-таки в Москву, к Маше? Он расскажет ей всё заново, и про эту встречу тоже. Кто знает, как все еще обернется? А вдруг еще встретится ему человек с маленьким синим пятнышком на виске и он, наконец, выполнит последний приказ младшего лейтенанта Куприянова?

Павел думал об этом по ночам, глядя в проясняющееся небо. А где-то совсем рядом всю ночь голосил простуженным голосом добросовестный соловей, спать не давал. Его не интересовала война, он планировал свою будущую жизнь, короткую, но правильную, как велела природа.

Павел поселился в узкой длинной комнате, темной и влажной, в Старом Толмачёвском переулке в Замоскворечье. Он въехал сюда почти сразу после приезда в Москву в конце июля сорок пятого года. Совсем рядом тяжело, по-мужлански, дышал днем и ночью темно-серый семиэтажный дом милицейского общежития. Оттуда вечно слышались нетрезвые крики, случались там и драки, и даже время от времени постреливали – не то от полноты чувств после трудового дня, не то от какой-нибудь нечаянной радости или гнева.

Этот древний московский район вообще-то всегда был полон татарами, испокон веков жившими от Ордынки до Якиманки, вблизи Большой Полянки, на Большой Татарской, в переулках и тупичках, упиравшихся в узкую, деловую, но и веселую, шумную кабацкую Пятницкую. Еще в средневековье здесь селились торговые посредники и толмачи, связывавшие хитрыми восточными узелками московское княжество с далеким ордынским ханством. Река отделяла этот поначалу мятежный мусульманский район от Кремля, а мосты, напротив, соединяли между собой две враждующие власти: великокняжескую и пришлую, ордынскую.

Замоскворечье постепенно превратилось в город-вассал, отгороженный от столицы не только рекой, но и крепостными стенами Кремля и монастырей, а также многочисленными московскими посадами. Московский пограничный периметр со стороны реки охранялся стрельцами и ремесленниками-ополченцами очень и очень строго. Но верх в конечном счете взяла предприимчивость, как одних, так и других. В торговом замоскворецком районе стали селиться русские, а татары, люди ушлые во всем, заключили с ними добрый мир. Над Замоскворечьем повисли десятки ярких солнц в виде отражений главного светила в золотых главках храмов и церквей. Они переглядывались с такими же чудными куполами по другую сторону реки и переговаривались по праздникам и будням тяжелыми языками колоколов.

Замоскворечье становилось торговым и промышленным центром столицы. Эти процессы шли так бурно, что никто и не заметил, как народ перемешался между собой. Основной приметой Замоскворечья стало богатство, приобретенное вследствие деловой активности его старых и новых обитателей.

Революция, а следом и гражданская война нанесли этому деловому району непоправимый материальный и духовный ущерб. Но местное татарское население стремилось врыться поглубже в древнюю землю и попытаться сохранить взращенное веками золотое свое ядро. Здесь у них были своя мечеть, во дворе на Большой Татарской, и подвальные магазинчики, в которых из-под полы торговали свежей кониной, бараниной и беляшами с особенной, душистой начинкой. Именно таким, полуистлевшим, жалким и втайне богатым застал Павел этот район сразу после войны.

Он помнил его еще с довоенных времен, потому что провел здесь свои служивые годы у Буденного в штабе московского военного округа на Комиссариатской набережной в бывшем здании Кригскомиссариата. Тогда эту набережная в Замоскворечье назвали именем Максима Горького. Многие посмеивались, что нищета замоскворецких переулков, примыкавших в этих местах к речке, как раз и напоминала нищее детство Алеши Пешкова в Нижнем Новгороде.

Но после войны именно тут и стала возрождаться коммерческая торговля, которая копошилась в полуподвалах и подвалах, в глухих двориках, в тайных складах, коммерческих кабаках, в коммунальных квартирах, существуя по всем правилам подполья.

Откуда в год карточек и строго учета брался дефицитный товар никто не говорил вслух, хотя каждый догадывался, что, скорее всего, привозился он обитателями милицейского общежития, а выручка делилась между торговцами и милиционерами, из тех, кто похитрей и половчей. Часто бывало так – товар конфисковывали у одних, по наущению, а продавали потом через других втридорога. В самом конце войны МУР нащупал в местной милицейской среде опытнейших прохиндеев, установил их связи с тайными замоскворецкими складами и, наконец, разгромил целую шайку уголовников и подпольных торгашей. На пару месяцев все затихло, но постепенно из тех же татарских и русских подвалов стали прорезаться новые, свежие ростки торговых сорнячков, куда более приятных любому человеческому организму, чем жалкие официальные «карточные» культуры.

В Замоскворечье шла тайная, полууголовная и уголовная жизнь, которая затягивала в свои жестокие круги всякого, кто покажется ей полезным. Столица по-существу кормилась с немытых рук уголовных спекулянтов. Многие брезгливо морщились, но голод и острейший дефицит самых необходимых вещей вынуждали людей жмуриться и все же брать товар по бешеным ценам. В ходу были золото и меха, добытые кражами и кровавыми разбоями, трофейный немецкий и похищенный с армейских складов товар, подпольная привозная и своя мануфактура, контрабанда и прочие драгоценности.