Андрей Бинев - Тихий солдат

Маша с Павлом тревожно переглянулись.

– Послушайте, – Маша пытливо заглянула Наде в лицо и ласково дотронулась до головки Верочки, будто поправляя ей платочек, – Вы ведь не торопитесь?

– Нам надо ехать…, поезд в Калугу через два часа…, – пряча глаза, ответила Надя, – Мы сюда заехали…в ГУМ, чтобы пальтишко Верочке купить, потеплее, а то у нас там ничегошеньки нет. Мне сказали, на прошлой неделе в ГУМе выкинули пальтишки и даже шубки какие-то были… А то зима на носу, а у нас ничего нет. Померзнет Верочка…

– У вас определенно что-то сучилось! – решительно заключил Павел, – С чего это вы в Калуге? Почему не в Ленинграде? Я же помню, у вас там родители и брат… И где Богданов? Ну, говорите же!

Надя все еще собирала в кулачок последние силенки, чтобы не разрыдаться, чтобы спрятать что-то очень обидное, а может быть, даже и стыдное, но сил этих уже не хватило, и она разрыдалась.

– Господи, Наденька! – воскликнула Маша, – Да что же это такое! Давайте к нам зайдем…, мы тут буквально в двух шагах живем.

Павел ощутил, как важно было Маше, будто невзначай, сказать, что они вместе, что у них свой общий дом, и это затмило даже на короткое время сочувствие к Наде, взволновало его. Но Маша спохватилась и проверила укратким взглядом, догадался ли обо всем Павел.

Сопротивляться у Нади сил уже не доставало, да и подул неожиданно холодный, острый ветерок, и она согласно кивнула.

Дома, в Ветошном, девочку раскутали, положили на широкую Машину кровать, и она вдруг, не подавая никаких звуков, крепко уснула.

– Какая она у вас спокойная, тихая! – удивилась Маша, – Обыкновенно дети капризничают, наверное?

– Устала, – покачала головой Маша, не спуская с ребенка глаз, – Целый день в пути. Утром приехали, пошатались по Москве…и все напрасно…, а теперь еще обратно ехать… Мне ведь ее оставить не с кем.

– Да что же Богданов! – Павел уже начал нервничать, как будто стал сердиться на что-то, – Разве вы не вместе?

Надя опустила голову, устало села на стул и очень тихо ответила:

– Петя арестован. Десять лет ему дали…

– Что такое! За что! – и Павел, и Маша вскрикнули почти одновременно.

– Вы не беспокойтесь…, только не беспокойтесь, пожалуйста! – засуетилась Надя и стала подниматься, – Мы сейчас же уедем…

– Куда же вы поедите! – всполошилась Маша, – Верочка же спит, да и на вас лица нет! Ну-ка пойдемте на кухню, чайку выпьем, печенье есть…, конфетки.

Она обняла Надю за плечи и порывисто прижала ее голову к себе.

На кухне говорили уже почти шепотом, будто боялись разбудить ребенка. Но все понимали, что дело вовсе не в Вере. Надя рассказывала и рассказывала о том, что с ней приключилось в последние годы.

Оказалось, что родителей и брата она так и не нашла. Дом их на Литейном разбомбили, от него остался, говорят, только котлован, потому что туда угодили две авиационные бомбы почти одновременно. Родители и брат, по словам соседей, что успели заранее уйти в бомбоубежище, ни среди живых, ни среди мертвых не значились. Вероятно, взрослые в этот момент были на дежурстве в госпитале, а мальчика, как обычно, одного дома не оставляли. Впрочем, дежурства эти были бесконечными, поэтому они фактически жили в том госпитале, совсем близко к передовой.

Бывшая соседка написала в Надин госпиталь, в конце сорок четвертого, что отца как будто бы еще в прошлом году, поздней осенью видели на Финляндском вокзале с чемоданом: не то провожал кого-то, не то сам уезжал. Если не обознались, то, может быть, кто-то еще и жив. Хотя, почему он в это время попал на вокзал и что он там делал, понять было невозможно – поезда уже давно не ходили, пути были разбиты и перерезаны немцами. Так что, в это Надя не верила. Скорее всего, думала она, все погибли или в той бомбежке, или еще как-то, в госпитале, от голода, от холода…

С тех пор о своих она никаких сведений не имела. Жить в Ленинграде ей было негде, да туда и не пускали очень долго.

Петя Богданов своего добился – они поженились еще будучи в госпитале, а оформила их брак главный врач Берта Львовна, на правах «командира воинской медицинской части», как она заявила. В июне сорок пятого, который застал их в Германии, а точнее, в Дрездене, оба были демобилизованы в первых же списках. Решили ехать в Калугу, откуда писала письма Петина мама. Но сначала, позвякивая скромными медальками на гимнастерках, заехали в Москву и оба сдали документы в Первый медицинский, на лечебный факультет. С собой было «рекомендательное», но очень строгое по требовательной своей форме, письмо от Берты Львовны, в котором буквально предписывалось учебным властям немедленно принять на факультет двух «лучших ее работников».

На письмо взглянули лишь мельком и устало ответили, что сейчас из фронтовых госпиталей едут к ним на учебу все «самые лучшие». Однако же взяли, и Надю и Петю.

Наконец, заехали к Петиной маме, в Калугу. Она уже с сорок четвертого года работала там учительницей, вела самые младшие классы, а жила одна-одинешенька при школе, в маленькой, душной комнатке с чадящей «буржуйкой». Однако и сюда дошли сведения о том, что ее муж был осужден еще до войны за какие-то там «уклоны» и за «художественную формалистику». Ведь он и был художником старой школы, чем когда-то страшно гордился. Где находился этот тихий человек, да и был ли жив вообще, никто так никогда и не узнал. И Надины родители с братом пропали, и о Петином отце ни слуха, ни духа, будто этих людей никогда не существовало в природе.

Прожили молодые супруги в Калуге немного, лишь до середины августа. Надя уже знала о своей беременности, которая доставляла ей беспокойство (жить негде, теснотища страшная, надо учиться, денег не хватает ни на что!), а Пете и его маме, тем не менее – необыкновенную радость. Они, Надя и Петя, вечерами жались друг к другу в тесной, как вагонное купе, комнатке и с наслаждением перебирали имена – то женские, то мужские. Остановились на том, что, если родиться мальчишка, то его назовут именем Петиного папы – Вадимом, а если девица – то именем Надиной мамы – Верой.

В Москве они скоро получили по койке в общежитии на Малой Пироговке, в двух шагах от института. Общежитие, вроде бы, было даже и не Первого медицинского, а какого-то секретного завода, хотя жили в нем среди прочих и студенты-медики сразу из двух институтов. Одну комнату на двоих не дали, несмотря на то, что они по законам уже мирного времени оформили брак в районном ЗАГСе, а еще Петя уговорил жену венчаться, тайком, в храме Новодевичьего монастыря. Поселили их в разных комнатах.

– Понимаешь, мои родители венчаны…, – говорил он, – Папа утверждал, что, если брак не заключен на небесах, то он может быть отмечен только в преисподней. Он даже задумывал такое полотно…, были и зарисовки, фрагменты… Их со всем остальным забрали, с ним самим заодно. И потом, ребенок! Он должен быть рожден под сенью Божьей!