Виктор Джин - Из Декабря в Антарктику

Подавшись вперед, мужчина прошептал:

— Когда вокруг творится что-то неладное, я представляю, что меня сопровождает паук, — вытягивает руку на уровне стола, — во-от такого размера.

Женщина смотрит удивленно.

— Люди боятся пауков, — пояснил мужчина.

— Но он же не настоящий! — усмехнулась. — Выдуманный.

— Не более, чем мы с тобой.

— Неужели действует?

— Уверяю тебя, никто не приблизится к человеку в капюшоне и с метровым пауком.

— Невероятно. Ну так это же не из-за паука!

— Думаешь, из-за капюшона?

— Нет же! Враги чувствуют твою уверенность, думают, что у тебя в кармане пистолет или нож. Но паука-то они не видят!

— Если ты чего-то не видишь, не значит, что этого нет. То, до чего дотрагивается воображение, оживает.

Начался ливень. Струйки воды просачиваются внутрь и печально стекают по стеклу изнутри.

Автобус старый, уставший автобус. На крыше куча сумок с мешками, пережатых брезентом и паутиной веревок. Проход забит: несколько старых телевизоров, стройматериалы, балконная дверь и двухметровый католический крест. Железные сидения, словно орудие пытки, сдавливают колени. Между потертым металлом зажат человеческий материал, набит плотнее, чем в консервах. Дым сгоревшего бензина летит внутрь. С верхних полок сыпятся перья, кудахтают курицы.

Когда дождь утихает, поднимается духота. Растет духота, и рождаются мухи. Из задней части автобуса тянет гнильцой. Мухи обожают гниль и дерьмо. Потому охотно заполняют остатки пространства.

Вонь и жара высасывают последние силы. Слабость в желудке нарастает. Зудящая кожа пытается поймать дуновение ветерка, но тщетно. Воздуха мало, гораздо меньше, чем мух. Упираюсь мокрым лицом в рюкзак, сдавливающий колени. Чувствую еле уловимый аромат лаванды — где-то внутри благоухает кусок мыла. Во рту копятся слюни. Этот мыльный обрубок с налипшими волосами — единственное, что позволяет не потерять сознание.

Позади стучат барабаны, ни звонко, ни весело — как на галере. Автобус ползет так натужно, что хочется помочь ему веслами. Затем железное судно встает, упершись в блокпост.

Заходит военный. Расстегнул кобуру. Пистолет весь в царапинах и с предохранителя снят. Человек в камуфляже недоверчиво ползет по проходу, широко перешагивая, прижав к носу платок и морщась от вони. Останавливается у креста, светит фонариком в почерневшие от усталости лица. Разворачивается и быстро уходит. Ни документов, ни денег не требовал.

Следом в автобус влезают тучные женщины с тазами, едой и закусками. Предлагают напитки, каркаде, баобаб, сигареты, вареный ямс и бананы.

Вложив в черную руку монеты, получаю имбирный напиток. Вспотевшая бутылка, использованная тысячи раз. Холодный пластик прикладываю к расплавленной шее. Остужает.

Автобус пыхтит, выплевывает сажу, еле-еле приходит в движение. Продавщицы, закончив транзакции, прыгают на ходу со ступеньки автобуса. Пошли прочь, жопастые ниндзи! Дайте пространство и воздух.

Добравшись почти до полуночи, железяка сломалась. Народ высыпает наружу, разминает ржавые косточки. Испражняется, тут и там, на обочину. Женщины садятся на корточки.

Отхожу в сторону. Пробираюсь мимо кустов, что раскинули колючие когти и цепляют за кожу. Натыкаюсь на силуэт в темноте, тот шевелится. В тишине прохладного вечера свистит и пенится струйка. Толстуха машет рукой — прогоняет, словно отбиваясь от мухи цеце. Вместе с тем, из глубин ее тела пробивается газ, испускаясь наружу. Жирное тело трясется — курица сидит и хохочет. Не остановить цепную реакцию, крещендо и бульканье. Смех вперемешку с хлопками, громче, чем трубы автобуса.

Убегаю прочь и прячусь за кустиком. Поднимаю уставшую голову, повесив взгляд на месяц, что застыл ехидной улыбкой. Чувствую слабость, жар и озноб.

Автобус лежит в темноте и воняет бензином. Всей толпой мы уперлись руками — толкаем непослушную тушу. А та все кряхтит, ленясь заводиться. Толкаем во тьме, гурьба черных и белый. Дотащили мертвого мамонта практически до самой границы. Наконец, задребезжав, железный зверь ожил — успешно покидаем страну.

Добравшись до Ганы, я лечился от малярии три дня. Но осталось что-то еще. Другое, отравляющее ум паранойей. Все сломалось — тело скрипело, разваливаясь. С каждым днем хуже. Болезнь берет вверх, лупит тяжелым хвостом, глушит, тащит на дно — теряю концентрацию. Как победить того, кого ты не видишь? Шансы один к десяти.

Боль включает черно-белое восприятие. Пью антибиотики — не помогает. Наверное, инфекция не внутри, а снаружи. Местный менталитет изматывает, африканцы так и вьются вокруг. Какие же они шумные, терпения нет! Проехал четверть континента, а от страны к стране ничего не меняется. Та же грязь, невежество, беднота и разруха. Мой поток бросил меня, оставил догнивать в черной клоаке.

На узкой улочке Аккры, в трущобном районе Нима, стучат барабаны. Под огромным шатром африканцы веселятся, пьют и танцуют. Так здесь выглядят похороны. Поминают почившего парня. Говорят, отравился едой, другие — ядовитый укус жуткой твари. Впрочем, дело обычное, похороны каждую пятницу. Люди здесь мрут чаще мух, повод потанцевать и напиться.

Много одинаковых лиц. Подходят, все хотят познакомиться с белым. Каждый лезет и несет ахинею. Говорят на английском, но слышится мыльный шум. Голову давит до треска, по ушам хлещет плеткой. Прячусь в сторонке, но негры снова подходят — повторяется пытка. Ну что им всем нужно?!

Укрываюсь в каком-то бараке, здесь меньше шума. Сижу, облокотившись на липкую столешницу.

Потягиваю безвкусную мальту. Звонко ударяют бутылки. В заднем углу притаились и лакают из горла нигерийцы. Тошнота, черная кожа, блеяние, смесь пота, грязи и алкогольных паров.

За соседним столом сидят клерк в пиджаке, старикан и взлохмаченная пузатая девка. Старикан — кощей с противными бычьими глазками, распухшими, с паутиной красных подтеков. Достает баночку от конфет и втягивает ноздрями порошок. Глаза наполняются кровью. Перетертая моринга, смешанная с белой дрянью, превращает мозг в красный суп. Стало ясно, что старик этот молодой, просто сгнивший до состояния дряхлого пня.

Клерк гладит пухлой ладошкой ляжку беременной девки. Этих двух убивает другое: десятичасовая работа и похоть.

Беременная бочка на ножках, готовая виснуть на всяком, обхватила шею соседа. Жадно поглядывает в мою сторону. Не хочу пересекаться с ней взглядом. Ведь внутри меня, внизу живота, шевелится что-то животное, готовое возжелать падения на самое дно. В инстинктах легко потеряться, только дай им волю. Похотливые шлюшкины глазки теребят, не давая покоя…

Щемящая боль пронзила шею. Спазм. По позвоночнику пробежал разряд. Тело обмякло, упало. Не помню.