Виктор Джин - Из Декабря в Антарктику

В тот же миг, ни секунды не думая, я бросился в темноту и со всей дури проткнул рыжее тело. Пригвожденная вилкой, сороконожка бьется в конвульсиях. Две ее половинки обрели независимость. Более длинная часть встает вертикально, другая тянет вбок, стараясь оторваться от другой части себя.

Впиваюсь ногтями в камень и, упав на колени, с криками колочу по земле. Бью. Еще. Вилка согнулась, утонула в землю, разрубив сороконожку. Части тела рвутся под глухими ударами, плющатся, но продолжают сокращаться. Луплю без остановки, руки взлетают в воздух, вверх-вниз, мелькают перед глазами.

От сколопендры не осталось и следа.

Шатаясь, я пошел за хижину, сел на камни и шесть дней сохранял неподвижность и молчание.

Стол задребезжал, по нему бегает вибрация. Будто за металлической стеной, поднимая пыль, проносится стадо бизонов. Вибрация и раньше присутствовала, все время скрываясь в стенах, но сейчас обнаглела — отделилась и поскакала по помещению.

Стол наклонился. Предметы, чашки, сахарница, манхар пришли в движение, заскользив вниз по скатерти. Пришлось выставить руки, чтобы все к чертям не повалилось в обрыв.

Подошел военный:

— Permiso!

И быстро расчистил стол. Скатерть тоже забрал.

Новые толчки.

Дыхание схватывает, похлеще чем на аттракционе.

— Прямо как в Сантьяго, — обронила женщина.

— Что там?

— Землетрясение.

Военный сухо попрощался и покинул комнату.

— Чао, — ответили они в один голос.

Помещение резко накренило, словно корабль вошел в затяжной поворот. Женщина испуганно посмотрела на мужчину. Попыталась что-то сказать, но ее губы выдали лишь вздох. Услышав стук за спиной, она обернулась. Картина с кувшинками громко билась о стену, толкаемая невидимой рукой.

Зашипел громкоговоритель. На фоне шума плевками прозвучали коды и инструкции.

И снова шипение — как потерянная радиостанция.

Как пальцы дождя, барабанящие по банановым листьям.

Я спустился с гор, оказавшись в ближайшем городке Чианг Дао. Поправил изъеденные лямки рюкзака. Охватил взором окрестности. Утро наполнило легкие свежестью и прохладой. Неподалеку выросла величественная гора, окутанная туманом. Ее подножие рассекает петляющая звонкая речушка. Тут же располагались горячие источники, от которых поднимался пар.

Бородатое лицо застыло безмолвным отражением в воде. Растительность продавила щеки и свисает спиральками. Два глаза, необычно яркие, светятся голубым…

Кто я теперь?

Почерневшие пальцы попытались дотронуться до отражения, но нарушили спокойствие воды.

Погружаюсь голым телом в горячую воду, отдающую яичным запахом. Жар обволакивает, кожа мокнет хлебным мякишем. Сознание парит. Боли больше нет — ни внутренней, ни физической. Боль широко открывает глаза, сдирает старую кожу, покрытую пятнами сомнений и крошками проблем. Обновленный и отрезвленный, делаю глубокий вдох. Я все еще жив!

Набросав на влажную землю настил из пальмовых листьев, я провел остаток утра на берегу реки. Журчание подхватило сознание и унесло легким перышком. И сидел бы я так целую вечность…

— Do you want some papaya salad?

Мягкий голос побудил открыть глаза. Поворачиваю голову. По левую руку сидит женский силуэт, обведенный лучами солнца. Еле уловимый, светящийся ангел. Пытаюсь сфокусироваться, но глаза, как сломанный объектив, не могут слепить четкий образ.

Вот! Удалось разглядеть улыбку. Ожила как бабочка, севшая на лепесток лотоса. Ровный ряд жемчужных зубов. Блики солнца подсветили персиковую кожу. Такой нежный, ренуаровский образ. Небрежно упавшая на левый глаз челка.

Смотрит, изучает с любопытством, как необычного зверька.

Ну и зрачки! Два бездонных, утягивающих за собой водоворота.

Забираю у ангела картонную тарелку, кладу в рот щепотку струганной папайи. Девушка протягивает палочки для еды. Отмахиваюсь — пальцами вкуснее!

Свежесть зеленых стружек целует язык… Погоди-погоди. Что-то нарастает, тычет в язык, уже совсем рядом. Сквозь ноздри пробегает жгучая лавина, пронзающая остротой. Выдыхаю, еще раз выдыхаю. Кашляю. Корчу гримасу, по щекам текут слезы. Ух, уже успел позабыть ядреную остроту местной кухни.

Тайка звонко смеется.

Тянется, проводит ладонью по щеке, приглаживая упругий мох.

— Я знала, что ты появишься…

Осторожно и нежно трогает скулы, как бы убеждаясь, что я настоящий.

Падает, вцепляется в меня крепко-крепко, обнимая.

Упирается холодным носом в загорелую шею.

— Вик, ты… нет слов… я так надеялась…

Она часто-часто вдыхала, отчего концовки слов наполнились легкостью и пробелами, добавив мармеладной сладости азиатскому акценту.

— Как же я счастлива тебя видеть!

Солнце неторопливо перевалилось за полдень и спряталось за слипшимися тучами. Ливень обрушился плотной стеной. Мы бежали по улице босиком, держась за руки. Прыгали по лужам, промокшие насквозь, не в силах сдержать приступы смеха. Бежали по главной улице, рассекающей пополам двухэтажный город от заправки до рынка, пока нас не остановил единственный светофор. От горячего асфальта поднимается щекочущий жар. Дождь испачкал все вокруг, включая двух ликующих дурачков, мутной рябью. Очертания размылись. Автомобили проплывают кораблями, медленно-медленно, моргая фарами. Мир сделался ливнем.

Ангел стоит в водовороте огней и бликов. Оглядывается по сторонам с восторгом ребенка. Мокрую текстуру блузки измазал зеленцой неоновый язык. Помутневшая юбка облепила линию узких бедер. Блестящие капли падают с кончиков волос, заставляя дрожать тонкие плечи.

Встаю вплотную, прижав горячую ладонь к упругой талии. Наблюдаю. Взгляд девушки смущенно падает на мокрый асфальт. Поднимаю милое личико за тонкий подбородок. Зрачки, набухшие до безумия, пульсируют чернотой. Веки подрагивают. Не пойму, эти глаза мокрые от дождя или плачут.

Да, она преобразилась, куда сильнее меня. Помню ее иной, совсем другой: независимой, твердой. От прежнего образа не осталось и следа — смыло блестящими каплями дождя. Сейчас передо мной стоит девушка, невообразимая, красивейшая из всех!

Смотрю и не утолить эту жажду, не хватает дыхания. Сжимаю ангела в согревающем объятии, чувствую пьянящий запах дождя в волосах. Пью соленые капли с мокрых губ — слаще инжира.

Дом, где живет тайка, находится у подножия горы. Туда ведет дорога, петляющая меж толстых стволов деревьев. Таких массивных и старых, что кора покрылась мхом, а ветви сомкнулись, закрыв небо. Едешь будто по зеленому туннелю. Сижу сзади, задрав голову, любуясь дырявым потолком. Пахнет древесиной и сыростью. Держусь руками за женскую талию, чуть выше бедер. Ее тело дрожит. Едем мы не быстрее тридцати, и все равно складки свинцовой одежды холодят, руки покрылись гусиной кожей.