Александр Казимиров - Бульварное чтиво

— Презираю! А вот к зоофилам, фетишистам и онанистам отношусь с пониманием. Ещё египтяне вызывают уважение отсутствием брезгливости. Надо уважать чужие слабости! «Мы в ответе за тех, кого поимели!» — говорил Сент-Экзюпери. «Мы онанисты — народ плечистый!» — уверял Маяковский.

Студентка не оценила юмора и решила, что Шевцов издевается. Впрочем, бог с ней, не оценила и не надо. Короткая стрижка и сбитые костяшки на кулаках указывали на её ориентацию. «Чтобы до конца избавиться от женского начала, ей необходимо сделать клитородектомию, практикующуюся в странах Азии и Африки, и вдогонку накачаться анаболическими стероидами, — подумал Шевцов, но ничего не сказал. — Вот и Гройсман покатился по наклонной. Начал со старух, закончит трупами, как презираемые им дети фараонов. Останусь я один-одинешенек, всеми непонятый и игнорируемый. Один в поле — не воин, но я буду сражаться! Уеду на Кавказ, стану абреком. В горах ещё в цене честь и мужское достоинство».

В том году Первомай совпал с Пасхой, бывает же такое чудо! Пролетарии всех стран хлестали водку, заедали крашеными яйцами и обсуждали международную обстановку. Всё нормально, всё интеллигентно… В Белоруссии дела обстояли веселее. Сорокапятилетнюю жительницу Бобруйска увезли на скорой прямо из-за праздничного стола. Муж нашел у себя в тарелке волос, разнервничался и снял скальп с неопрятной жены-поварихи. Вот такой бобруйский Оцеола! Но так как дело происходило на Пасху, женщина выжила, воскресла, подобно Христу. Заявлять в полицию она отказалась, сочла это предательством по отношению к брезгливому, но обожаемому супругу. С любителем необычных охотничьих трофеев женщина находилась в браке уже тринадцать лет. Сама цифра намекала на то, что в вигваме назревала беда. Пусть и дальше живут в мире и покое белорусские индейцы! Лет через пять Оцеола отрежет своей скво уши или выдернет клыки, повесит их на шею и будет хвастаться перед друзьями. К серебряной свадьбе сделает из супруги чучело с медным подносом и поставит в прихожей. Таковы современные нравы у бобруйских аборигенов.

После прочитанных криминальных сводок ехать на Кавказ Шевцов передумал: не та культура, обычаи… «Лучше сниму скальп с гражданки М. и дёрну в Белоруссию. Сделаю шалаш в Беловежской пуще, буду охотиться на зубров. Я не Ленин в Разливе, конспирации не обучен. Меня обязательно поймают и посадят в каталажку. Допросы с пристрастием, камера с татуированными папуасами, отравление баландой», — так думал Николай Гурьянович, и в его глазах сверкали слезы.

Работать не хотелось. На кафедре Шевцов умело симулировал сердечные колики и сбежал домой. Там его поджидало удивительное шоу. Гражданка М. по телефону развлекалась игрой в порочность. Врожденная пошлость не давала ей покоя.

— Алло! Алло! Это издательство «Эксмо»? Могу я поговорить с редактором? Здравствуйте, вас беспокоит гражданка М! Хочу поделиться с вами самым дорогим. Не догадываетесь, баловник вы эдакий? Я хочу подарить — эротическую фантазию, которую долгие годы лелеяла в воображении. Это встреча с прекрасным маньяком, доброжелательным вампиром или с обаятельным гермафродитом. Я часто представляла себя любовницей Людовика XIV, спала с маркизом де Садом, жила на острове Лесбос среди воинственных амазонок. Берите! Пусть моя фантазия заполнит ваше свободное время, а также рабочее и предназначенные для плотской услады часы. Мне будет тяжело без нее, но я справлюсь! На работе меня любят, особенно начальник. Он до капли использовал свой половой ресурс и отплатил трехкомнатной квартирой. Я ни в чем не нуждаюсь, у меня есть все: муж, шикарная мебель, паркет из палисандра, на стенах — картины с ангелами, ублажающими Господа игрой на мандолинах. Написаны, кстати, самим Никосом Сафроновым! Телевизоры — в каждой комнате, ниссанчик последней модели. Я женщина слабая и безотказная… Алло! Алло! Вы меня слышите? — Она пару раз дунула в трубку. — Вы что, уже хотите большего?

Устав слушать исповедь дуры, Николай Гурьянович швырнул портфель в угол прихожей. Гражданка М. вздрогнула и положила трубку.

Как-то теплым июльским утром Шевцова навестил Гройсман. Он долго не мог сформулировать цель визита, мялся, надувал щеки, посвистывал. Потом предложил Николаю Гурьяновичу прогуляться. Друзья бродили по переулкам, болтали о женщинах и футболе. В итоге очутились в рюмочной. Раздавив на двоих поллитровку, Григорий Наумович предложил махнуть за город.

— Истосковался по природе-матушке я, Коля, — пожаловался он, ковыряя в зубах вилкой. — Давай окунёмся в ее нежное материнское лоно, вдохнем чистого воздуха! Эх, Волга, колыбель моя… — ностальгически пропел декан исторического факультета.

«А почему бы и нет?!» — подумал Шевцов и влил в себя рюмку водки. Приятели поймали такси и притормозили далеко за городом, у березовой рощицы. Каким макаром они собирались возвращаться — не подумали. От пёстрой зелени рябило в глазах. Гройсман надрезал сломал тоненькую березку и стал высасывать сок. Безрезультатно! Движимый заботой о близком, он напоил Шевцова водой из болотца, уверяя, что где-то там, в бездонной глубине, затянутой ряской, бьют благодатные ключи. Григорий Наумович расчувствовался. Предложил спеть, как родина щедро споила его березовым соком. С болотной воды Николая Гурьяновича скрутило. Он не попадал в ноты, забывал слова и искал удобное место, где можно забыть о любимой родине и нагадить. Гройсман драл глотку за двоих, отчего быстро выдохся. Раскинув руки, он обессилено рухнул в траву. Солнце катилось вдоль горизонта, дневное тепло ещё висело в воздухе, но ощущалось приближение ночи.

— Пора возвращаться, — сказал Григорий Наумович. — Здесь, поди, бомжей много!

Чего он так испугался, Шевцов не понял: со стороны они выглядели ничуть не лучше.

— Хуй лю лю хули ибу ибу хуй суши — задумчиво произнес Николай Гурьянович.

— Ты чего матюгаешься? — пристыдил его Гройсман.

— Темный ты человек, Григорий! По-русски это значит: грязно-серая лиса шаг за шагом возвращается в общежитие.

Приятели долго шли по тропинке и курили; сбивали палкою головки с конопли, росшей вдоль обочины. Тропа петляла между зарослями бузины. По дороге им попадались небольшие холмы. Друзья заблудились и мечтали выйти к какому-нибудь поселению. Нивы указывали на то, что скоро покажется деревня. Но прошло больше часа, как закончилось длинное-предлинное хлебное поле, а между тем никакого жилья не было и в помине. Стемнело окончательно, на западе танцевали кровавые всполохи. Пришлось разжечь костер и заночевать в перелеске. Ночью Гройсман замёрз, жался к Шевцову и был момент, когда Николай Гурьянович во сне чуть не спутал того с женой. «Интересно как бы мы общались после этого?» — усмехнулся Шевцов.