Бхишам Сахни - Девушка с делийской окраины

— А что это значит, считаться, тетя?

— А это значит, что никому в семье ты нужна больше не будешь.

Затаив дыхание, Басанти смотрела на Шьяму.

— Конечно, выкидыш может случиться у нее и на этот раз. Но даже если ребенка и не будет, Дину поступит так, как ему заблагорассудится.

— Как это, тетя?

— А вот как. Предположим, что ребенка у нее опять нет. Тогда он забирает Паппу и переезжает куда-нибудь в другое место.

— Да что вы говорите, тетя? Кто посмеет отобрать у меня Паппу?

— Если в суде признали, что вы муж и жена, то кто же тогда Дину — отец Паппу или не отец?

— А разве может он сына забрать, а меня бросить?

— Он что угодно может. Такие на все способны.

Басанти замотала головой, однако в сердце ее закралась тревога.

— Ты как слепой щенок, Басанти, — продолжала Шьяма, — ничего-то ты вокруг себя не видишь. Дину нигде не работает, но, как только он найдет наконец работу, они могут подстроить так, что тебе придется познакомиться с тюремной решеткой. И Паппу останется с ним. А в деревне у него клочок земли, мать-старуха…

— Но он может поступить и по-другому: жену отвезти в деревню и вернуться. Ведь раньше-то жена его жила в деревне, а он — в городе.

— Откуда мне знать, что будет дальше? Только не нравится мне все это.

В голове у Басанти никак не укладывалось то, о чем говорила ей Шьяма, однако речи ее заставляли быстрее колотиться сердце и наполняли тревогой душу.

— Не была б ты полоумная, все бы было по-другому.

— А что я сделала, тетя?

— Что сделала? А то, что, не подумав, сбежала с Дину. Ну разве так нормальные люди поступают?

— О тетечка, не уйди я с ним тогда, сразу отдали б за старика.

— Ну, тогда и получай что заслужила. Терпи.

— Ох, тетечка, — простонала Басанти и умолкла.

От слов Шьямы будущее, прежде такое ясное и безоблачное, сразу будто затянуло черной пеленой.

Переменился даже тон, которым говорила с ней бывшая хозяйка. Прежде ее голос звучал доброжелательно, теперь в нем слышалось открытое осуждение. Конечно, Шьяма и теперь принимала Басанти, однако делала это больше для формы: обет все-таки надо исполнять. Изменилось отношение к ней и самой Басанти. Если прежде она не придавала значения словам хозяйки и каждое ее предостережение встречала беззаботной шуткой или смехом, то теперь она жадно внимала им и чувствовала, как ее бросает в дрожь. Прежде радостно бившееся сердце теперь будто кто-то царапал когтистой лапой.

Они неподвижно сидели друг против друга. При виде разнаряженной Басанти в душе у Шьямы снова всплыли прежние подозрения. Кто ее знает, чем она занимается теперь. Живет с каким-то бродягой, а ведь она, Шьяма, не раз предупреждала ее: «Ох, смотри, девка, не пришлось бы пожалеть…»

Посидев еще немного, Басанти вдруг заторопилась.

— Ну, что ж, тетя, я, пожалуй, пойду. Засиделась я у вас.

Она взяла ребенка на руки и, подхватив свою сумку, заспешила к выходу.

— В сумке-то что у тебя? — спохватившись, спросила Шьяма, когда Басанти была уже у лестницы. — Может, покажешь?

— А ничего особенного, тетя, просто одежонка Паппу.

— Дай-ка взгляну. — И, догнав ее, Шьяма стала копаться в сумке.

Вдруг рука наткнулась на какую-то коробку.

— А это что? — спросила Шьяма, вытаскивая подозрительный предмет: в руках у нее была коробка с детской смесью. — Откуда это у тебя?

— В лавке купила, тетя. Одиннадцать рупий выложила, — отвечала Басанти. — Дома-то молоко не всегда Паппу достается. Вот я и купила.

Шьяма еще раз подозрительно осмотрела Басанти и положила коробку в сумку.

— Ты вот что, Басанти, — неприветливо проговорила она, — в следующий раз, когда придешь, оставляй свою сумку на дворе. — И, не прощаясь, захлопнула за нею дверь.

События развивались так стремительно, что оставалось только поражаться.

Прежде всего — родила Рукмини.

Отношение Басанти к этому событию было более чем странным. Она неподвижно сидела у постели роженицы, вокруг которой хлопотала повитуха, и широко открытыми глазами смотрела, как та мучается. Она искренне сочувствовала Рукмини, но вместе с тем ее одолевало любопытство, и ей хотелось своими глазами увидеть, живым родится ребенок или мертвым. И когда в мазанке раздался наконец заливистый плач новорожденного и измученная Рукмини крепко заснула, в душе Басанти боролись противоречивые чувства: она испытывала одновременно и радость, что все благополучно завершилось, и глубокое разочарование.

Такое состояние теперь сделалось для нее обычным.

Однажды Басанти показалось, что молоко у Рукмини черное. А раньше она слыхала, что черное молоко — верная гибель для ребенка. Что делать? За советом надо бежать к тете Шьяме!

— Я правду вам говорю, тетечка, молоко у нее совсем черное! — сообщила Басанти, вбегая в дом.

— Разве молоко бывает черное, сумасшедшая?

— А я вам говорю — черное. Своими глазами видела — черное и вонючее!

Шьяма внимательно посмотрела на Басанти.

— О ее ребенке ты не тревожься, — проговорила наконец она. — Выживет он или нет, это одному богу известно. Ты лучше о себе подумай.

Басанти, которая прежде легко переносила все тяготы и лишения, теперь не оставляла мысль, что ее преследуют неудачи. Это рождало в душе чувство тревоги, и она выходила из себя по каждому пустяку.

Прошло два месяца. Ребенок у Рукмини был жив и здоров: молоко не причинило ему никакого вреда. Однако, как и раньше, на душе у Басанти было тревожно, и всякий раз, когда Рукмини принималась кормить своего ребенка, она смотрела на них каким-то странным взглядом, а ночью, когда ребенок просыпался и начинал плакать, Басанти тоже вскакивала с колотящимся сердцем: уж не расхворался ли? А иногда вдруг ей начинало казаться, что дыхание у него прерывистое, тельце посинело и судорожно вздрагивает.

— Что это с ним?! Ты взгляни, как ножками-то сучит! — наклоняясь над кроваткой, говорила она. — И глазки закатил!

Внимательно осмотрев ребенка, Дину брал его на руки. Почувствовав тепло, ребенок затихал.

— С ним ровным счетом ничего, — тоном хозяина отвечал Дину. — А ты что это вдруг? Орет, а почему, и сама не знает.

— Он сразу как завизжит, — оправдывалась Басанти. — Разве дети без причины могут так визжать? У него, наверно, колики.

— Вот съезжу по роже, — замахиваясь на Басанти, ворчал Дину. — Колики, а почему у меня притих?

— Да мне-то что… Кормит своим вонючим молоком, где уж тут ребенку быть здоровым?

С каждым днем испытывая все большее раздражение, Рукмини не на шутку стала побаиваться, как бы Басанти не отравила ее ребенка. Астролог, который сидел у моста, посмотрев ее ладонь, сказал, что на ее чадо падает тень человека, и Рукмини тотчас же подумала, что этим человеком может быть только Басанти. Да и как же иначе? До рождения ребенка Басанти относилась к ней как к подруге — и помогала, и советовала, — а не успел ребенок родиться, ее будто подменили. Один взгляд чего стоит — ну ведьма, да и только…